khemmis — a conversation with death

[indent] Кармином липким по щеке, прямо к острой скуле. ладонью бисер алый расчерчиваешь. грязновато вышло, признаешь. но никто и не просил об аккуратности. пальцы сами собой тянуться во внутренний карман плаща под мантией, выуживают на лунный просвет, туго скрученную папиросу. тонкий росчерку губ бумаги касается, а треск огня ансамбль гордый заканчивает. протяжный вдох и серые клубы спасительного дыма, вверх устремляются. сгибом большого пальца по кончику носа, предвещая легкую растерянность. ту, что смог бы уловить лишь ты сам. — и это все? думал их будет больше. — оглядываясь на Джагсона, ты про себя ставишь "done" в графе "kill muggle-borns". всего одна нить, в огромной паутине глобального плана Тома Реддла. малюсенькая, тоненькая_пульсирующая венка, что вы разорвали и оставили истекать багряном по персидскому ковру. интересно, откуда у грязнокровок столько бабла, на все эти дорогие, магические вещички.

[indent] Очередная затяжка синхроном с мыском ботинка, что слегка подпинывает плечо отчаянно сражавшегося, но безвременно павшего отца мерзкого семейства. — мертвыми они мне больше нравятся. — изящно огибая несколько тел, не замарав подол мантии в крови, голубые глаза двумя хищниками, за семейный портрет на камине цепляются. локтем на сгибе на край опираешься, банальные подсчеты проводя. — отец .... есть — указательным перстом переводя от персоны на фото, к личности распластавшейся на полу. — мать ... готова — Джагсон уже было собиравшийся стартовать, замялся не понимая, к чему ты развел сию демагогию. — старшая дочь ... лежит в коридоре. средний сын, там, в дверном проеме... а вот этот, мелкий пацан где? —  проведя кончиком языка по белоснежным зубам, зажимаешь окурок отправляя в пламя камина. — мальчишка, он все еще в доме. — из-за плеча бросаешь другу. что тут же натягивает хищную ухмылку на побитое жизнью лицо. — ну что же, видимо это не все веселье на сегодня. начинай снизу, а я пойду наверх. — стряхнув невидимую пыльнику с выступающего манжета, некогда белоснежного, ты расправил плечи и уверенным_широким шагом, пошел в сторону лестницы.   

[indent] Страх как отсутствующий орган, не занимал твои мысли и не болел. что мог сделать маленький мальчик, даже не владеющий магией. оставался лишь этический вопрос. насколько ты — Антоша, ссучившееся животное, готовое прикончить мальца, что по возрасту не шибко старше твоего собственного сына. нормы морали отбиты в черепе ровно настолько, сколь и сострадание к нечестивой крови. что бежит по венам слишком большого количества населения магического мира. эта мерзость, эта, скверна, сродни раковой опухоли, что нужно срочно вырезать. но, предварительно неплохо бы провести точечную терапию, дабы ослабить ее влияние на организм. шаг за шагом, с отблеском свечи на дне зрачка — ну же, где ты, малыш? выходи, выходи, где бы ты ни был... ты ведь хочешь поиграть с дядей. — оказавшись на чердаке, неторопливо осматриваешь кучу мест, где мог бы спрятаться ребенок ростом с метр. не сказать что убийства детей тебе приносят радость. скорей, опечаливают. ведь это мог бы быть полноценный член магического общества в будущем. но нет, их при рождении осквернили не чистой кровью, а значит они вырастут и продолжат это делать уже через своих детей. сохрани жизнь куколке и завтра из нее вырастет колорадский жук, что пожрет весь твой урожай. все это кажется жестоким и не гуманным, но с последним есть проблемы только у сердобольного ордена феникса. у этих вечно, за каждую говняшку сердце кровью обливается.

[indent] Наконец-то, где-то в шкафу послышался скрип дерева. а то эти прятки уже начали порядком утомлять. тебе как и любому магу, после тяжелого трудового дня на двух фронтах, были необходимы горячая ванна и большой стакан огневиски. крепко и одновременно нежно сжимая рукоять палочки, ты медленно открыл створки массивного дубового шкафа. там, под нависающими с вешалок полами старинных платьев и мантий, поджав ноги, сидел маленький мальчуган. светловолосый, с глазами цвета лазури и бисером слез, скатывающихся по пунцовых щекам. ты стал бы лицемером, если бы сказал что забирать жизни маленький детей, проще простого. это не они привели себя в этот магический мир безбилетниками. виноваты их родители, и только они. однако, обязательства, есть обязательства. — Avada Kedavra — тоненькие изумрудные змейки сорвались с  кончика палочки и скользнули к худенькой грудке. пробрались под кожу и опутали дуром бьющееся сердечко. в один миг, грубо сжали и остановили его ход навсегда. в полной тишине, ты услышал шаги по лестнице позади себя. — ты нашел его? — стальной тембр Джагсона, вернул тебя из собственных мыслей в крутящийся момент. — да... уходим, мы здесь и так задержались дольше чем должны были. — махнув подолом мантии, ты буквально слетел с лестницы аки ветер, настолько не хотелось созерцать плоды своего творчества.

[indent] Выйдя из довольно солидного дома на воздух, ты наконец смог вдохнуть полной грудью. все что было там, в доме, разом перечеркнуто и отправлено в послужной список добрых дел. осталось только получить звездочку у Темного Лорда и ты снова тот самый, верный делу пес. распрощавшись с коллегой, ты было хотел трансгрессировать, как спереди в тебя полетела яркая вспышка. ты только и успел, что отпрыгнуть и кубарем прокатиться во сырой траве. наспех, магически, натянув маску с капюшоном — Protego  — невидимый щит заслоняющий от проклятий, дает время встать на ноги. из-за деревьев можно узреть пару тройку волшебников. явно авроры, кто же еще. все твои мышцы напряглись, словно готовясь к последнему прыжку. внешне спокойный вид, ярко контрастировал с бурей внутри. ты так и не решил чего в тебе больше — утащить мракоборцев  в ад, или сбежать не получив и царапины. как итог, безумие сыграло со здравым смыслом в кости и триумфально победило.

[indent] Шелест куста где-то позади, чутко пощекотал слух. — Expulso — направив палочки под рукой назад, ты резво отправил хитрожопого полетать до кирпичной стены. — Protego ... Petrificus Totalus  — пробиваясь сквозь проклятия, грациозно, словно танцуя, краем глаза следишь за Джагсоном, что кажись уже готова свалить с поля боя. вот чертила! нет в тебе духа дуэлянта. — Protego ... Avada Kedavra — последнее заклинание попадает в цель, лаская самолюбие аки любящая хозяйка спинку кота. и вот, когда ты возложил первый кирпич, на алтарь будущих братских похорон в аврорате, твой коллега улетел черным дымом с поля боя. да твою мать! один против троих. нет, ты пожалуй не настолько вошел в кураж. но стоило твоему телу окутаться вантаблэковым смогом, как кто-то из блюстителей правопорядка отправил в тебя искру. острая боль на уровне груди, чуть правей. ледяная плеть пробежалась по позвонкам вверх, прямо в голову. в самый последний момент ты только и успел что трансгрессировать куда-то в заповедник лондона. место, где тебя если и будут искать, то заебутся брать след.

[indent] Приземлившись на сырую землю, ты на краткий миг потерял сознание. маска и капюшон растворились в ту же секунду, потеряв связь с отключившимся на миг мозгом. черная пелена заволокла сознание и дала спокойствие разуму на добрых пару минут. разлепив ресницы от крови что натекла со лба, ты повалился с бока на спину. где-то на противоположной стороне от сердца, пульсировала обжигающая змея, именуемая болью. прижав ладонь к сочащейся кармином ране, твой мозг бил тревогу. палочка? где моя палочка?! через силу нашаривая по листве и траве, грязными пальцами за древко, глубоко выдыхаешь. не обезоружен, все хорошо. палочка как продолжение руки уже более тридцати лет. верная спутница и лучший боевой товарищ. осталось только встать и ... так нет, начнем со встать. упираясь локтем в траву, стискиваешь зубы и на ноги себя ставишь. самое сложное позади. теперь только аппарация и ты уже дома.

[indent] Коснувшись порт-ключа, тебя тут же перекинуло на каменную кладку у врат поместья. хотелось чтобы все в нем уже спали. особенно Дмитрий. ни к чему, сыну видеть отца в таком состоянии. да и Ата, ни чем не заслужила суетиться вокруг тебя. чертов Джагсон! ругая на чем свет стоит друга, ноги понесли тебя к двери. зайдя внутрь и погрузившись в тишину, кровавыми каплями по полу, ты поковылял в свой кабинет на втором этаже.  — Incendio — заклинание тут же разожгло большой камин, в то время как ты, буквально рухнул в большое кожаное кресло подле него. откинув затылок на мягкое, на пару секунд прикрыл глаза. все тело ныло от марш броска по матушке земле. из тишины, сознание беспардонно вырвал скрип двери. из-за ее массива, тут же показалась белоглавая Агата. видимо твой вид оставлял желать лучшего, раз супруга тут же поспешила к тебе с тревогой в мимике. — я в порядке... в порядке. — пытаешься вынуть сигареты из кармана, но рука с раненой стороны не очень то хочет слушаться. — черт.

khemmis — a conversation with death

[indent] Кармином липким по щеке, прямо к острой скуле. ладонью бисер алый расчерчиваешь. грязновато вышло, признаешь. но никто и не просил об аккуратности. пальцы сами собой тянуться во внутренний карман плаща под мантией, выуживают на лунный просвет, туго скрученную папиросу. тонкий росчерку губ бумаги касается, а треск огня ансамбль гордый заканчивает. протяжный вдох и серые клубы спасительного дыма, вверх устремляются. сгибом большого пальца по кончику носа, предвещая легкую растерянность. ту, что смог бы уловить лишь ты сам. — и это все? думал их будет больше. — оглядываясь на Джагсона, ты про себя ставишь "done" в графе "kill muggle-borns". всего одна нить, в огромной паутине глобального плана Тома Реддла. малюсенькая, тоненькая_пульсирующая венка, что вы разорвали и оставили истекать багряном по персидскому ковру. интересно, откуда у грязнокровок столько бабла, на все эти дорогие, магические вещички.

[indent] Очередная затяжка синхроном с мыском ботинка, что слегка подпинывает плечо отчаянно сражавшегося, но безвременно павшего отца мерзкого семейства. — мертвыми они мне больше нравятся. — изящно огибая несколько тел, не замарав подол мантии в крови, голубые глаза двумя хищниками, за семейный портрет на камине цепляются. локтем на сгибе на край опираешься, банальные подсчеты проводя. — отец .... есть — указательным перстом переводя от персоны на фото, к личности распластавшейся на полу. — мать ... готова — Джагсон уже было собиравшийся стартовать, замялся не понимая, к чему ты развел сию демагогию. — старшая дочь ... лежит в коридоре. средний сын, там, в дверном проеме... а вот этот, мелкий пацан где? —  проведя кончиком языка по белоснежным зубам, зажимаешь окурок отправляя в пламя камина. — мальчишка, он все еще в доме. — из-за плеча бросаешь другу. что тут же натягивает хищную ухмылку на побитое жизнью лицо. — ну что же, видимо это не все веселье на сегодня. начинай снизу, а я пойду наверх. — стряхнув невидимую пыльнику с выступающего манжета, некогда белоснежного, ты расправил плечи и уверенным_широким шагом, пошел в сторону лестницы.   

[indent] Страх как отсутствующий орган, не занимал твои мысли и не болел. что мог сделать маленький мальчик, даже не владеющий магией. оставался лишь этический вопрос. насколько ты — Антоша, ссучившееся животное, готовое прикончить мальца, что по возрасту не шибко старше твоего собственного сына. нормы морали отбиты в черепе ровно настолько, сколь и сострадание к нечестивой крови. что бежит по венам слишком большого количества населения магического мира. эта мерзость, эта, скверна, сродни раковой опухоли, что нужно срочно вырезать. но, предварительно неплохо бы провести точечную терапию, дабы ослабить ее влияние на организм. шаг за шагом, с отблеском свечи на дне зрачка — ну же, где ты, малыш? выходи, выходи, где бы ты ни был... ты ведь хочешь поиграть с дядей. — оказавшись на чердаке, неторопливо осматриваешь кучу мест, где мог бы спрятаться ребенок ростом с метр. не сказать что убийства детей тебе приносят радость. скорей, опечаливают. ведь это мог бы быть полноценный член магического общества в будущем. но нет, их при рождении осквернили не чистой кровью, а значит они вырастут и продолжат это делать уже через своих детей. сохрани жизнь куколке и завтра из нее вырастет колорадский жук, что пожрет весь твой урожай. все это кажется жестоким и не гуманным, но с последним есть проблемы только у сердобольного ордена феникса. у этих вечно, за каждую говняшку сердце кровью обливается.

[indent] Наконец-то, где-то в шкафу послышался скрип дерева. а то эти прятки уже начали порядком утомлять. тебе как и любому магу, после тяжелого трудового дня на двух фронтах, были необходимы горячая ванна и большой стакан огневиски. крепко и одновременно нежно сжимая рукоять палочки, ты медленно открыл створки массивного дубового шкафа. там, под нависающими с вешалок полами старинных платьев и мантий, поджав ноги, сидел маленький мальчуган. светловолосый, с глазами цвета лазури и бисером слез, скатывающихся по пунцовых щекам. ты стал бы лицемером, если бы сказал что забирать жизни маленький детей, проще простого. это не они привели себя в этот магический мир безбилетниками. виноваты их родители, и только они. однако, обязательства, есть обязательства. — Avada Kedavra — тоненькие изумрудные змейки сорвались с  кончика палочки и скользнули к худенькой грудке. пробрались под кожу и опутали дуром бьющееся сердечко. в один миг, грубо сжали и остановили его ход навсегда. в полной тишине, ты услышал шаги по лестнице позади себя. — ты нашел его? — стальной тембр Джагсона, вернул тебя из собственных мыслей в крутящийся момент. — да... уходим, мы здесь и так задержались дольше чем должны были. — махнув подолом мантии, ты буквально слетел с лестницы аки ветер, настолько не хотелось созерцать плоды своего творчества.

[indent] Выйдя из довольно солидного дома на воздух, ты наконец смог вдохнуть полной грудью. все что было там, в доме, разом перечеркнуто и отправлено в послужной список добрых дел. осталось только получить звездочку у Темного Лорда и ты снова тот самый, верный делу пес. распрощавшись с коллегой, ты было хотел трансгрессировать, как спереди в тебя полетела яркая вспышка. ты только и успел, что отпрыгнуть и кубарем прокатиться во сырой траве. наспех, магически, натянув маску с капюшоном — Protego  — невидимый щит заслоняющий от проклятий, дает время встать на ноги. из-за деревьев можно узреть пару тройку волшебников. явно авроры, кто же еще. все твои мышцы напряглись, словно готовясь к последнему прыжку. внешне спокойный вид, ярко контрастировал с бурей внутри. ты так и не решил чего в тебе больше — утащить мракоборцев  в ад, или сбежать не получив и царапины. как итог, безумие сыграло со здравым смыслом в кости и триумфально победило.

[indent] Шелест куста где-то позади, чутко пощекотал слух. — Expulso — направив палочки под рукой назад, ты резво отправил хитрожопого полетать до кирпичной стены. — Protego ... Petrificus Totalus  — пробиваясь сквозь проклятия, грациозно, словно танцуя, краем глаза следишь за Джагсоном, что кажись уже готова свалить с поля боя. вот чертила! нет в тебе духа дуэлянта. — Protego ... Avada Kedavra — последнее заклинание попадает в цель, лаская самолюбие аки любящая хозяйка спинку кота. и вот, когда ты возложил первый кирпич, на алтарь будущих братских похорон в аврорате, твой коллега улетел черным дымом с поля боя. да твою мать! один против троих. нет, ты пожалуй не настолько вошел в кураж. но стоило твоему телу окутаться вантаблэковым смогом, как кто-то из блюстителей правопорядка отправил в тебя искру. острая боль на уровне груди, чуть правей. ледяная плеть пробежалась по позвонкам вверх, прямо в голову. в самый последний момент ты только и успел что трансгрессировать куда-то в заповедник лондона. место, где тебя если и будут искать, то заебутся брать след.

[indent] Приземлившись на сырую землю, ты на краткий миг потерял сознание. маска и капюшон растворились в ту же секунду, потеряв связь с отключившимся на миг мозгом. черная пелена заволокла сознание и дала спокойствие разуму на добрых пару минут. разлепив ресницы от крови что натекла со лба, ты повалился с бока на спину. где-то на противоположной стороне от сердца, пульсировала обжигающая змея, именуемая болью. прижав ладонь к сочащейся кармином ране, твой мозг бил тревогу. палочка? где моя палочка?! через силу нашаривая по листве и траве, грязными пальцами за древко, глубоко выдыхаешь. не обезоружен, все хорошо. палочка как продолжение руки уже более тридцати лет. верная спутница и лучший боевой товарищ. осталось только встать и ... так нет, начнем со встать. упираясь локтем в траву, стискиваешь зубы и на ноги себя ставишь. самое сложное позади. теперь только аппарация и ты уже дома.

[indent] Коснувшись порт-ключа, тебя тут же перекинуло на каменную кладку у врат поместья. хотелось чтобы все в нем уже спали. особенно Дмитрий. ни к чему, сыну видеть отца в таком состоянии. да и Ата, ни чем не заслужила суетиться вокруг тебя. чертов Джагсон! ругая на чем свет стоит друга, ноги понесли тебя к двери. зайдя внутрь и погрузившись в тишину, кровавыми каплями по полу, ты поковылял в свой кабинет на втором этаже.  — Incendio — заклинание тут же разожгло большой камин, в то время как ты, буквально рухнул в большое кожаное кресло подле него. откинув затылок на мягкое, на пару секунд прикрыл глаза. все тело ныло от марш броска по матушке земле. из тишины, сознание беспардонно вырвал скрип двери. из-за ее массива, тут же показалась белоглавая Агата. видимо твой вид оставлял желать лучшего, раз супруга тут же поспешила к тебе с тревогой в мимике. — я в порядке... в порядке. — пытаешься вынуть сигареты из кармана, но рука с раненой стороны не очень то хочет слушаться. — черт.

Я знаю мудрость, что несет вино,
Оно в безбрежность душу раскрывает.
Чужие голоса мешали сосредоточиться — вполне вероятно, что Чжоу Цзышу выбрал не самое лучшее место для медитации. Бывали на свете такие люди, которые, встретившись, не смогут и минуты провести в тишине, не попытавшись каким-либо образом колко задеть собеседника. Так вот, к таким людям однозначно относились Вэнь Кэсин и Е Байи. Мало тог, что первый из них и сам по себе был довольно-таки шумным, а порою — просто невыносимым, так сейчас таких было двое. Просто один был еще и более ворчлив, что было вполне объяснимо. И это все в данный момент усиливалось в разы алкоголем. В итоге, получался тройной шум от изначального. Но у Чжоу Цзышу была воистину железная выдержка. Во многом благодаря прошлому опыту, научившему его сохранять хладнокровие практически в любой ситуации.

Однако свое занятие пришлось все же прекратить, стоило чужому разговору, который мужчина слушал краем уха, зайти куда-то не туда. Приоткрыв один глаз, бывший глава Тяньчуан увидел, как один из его временных спутников уже поднялся на ноги, явно испытывая трудности с тем, чтобы нормально стоять прямо. Вид у него был не лучший — сколько же вина он уже выпил? Невольно наружу вырвался тяжелый вздох. С секундным промедлением Чжоу Цзышу поднялся-таки на ноги и подошел к соседней беседке. Сразу стал ощутим запах алкоголя — кажется, за это время они успели выпить все вино, что было у них в распоряжении. Остальное было уже в комнате, и если мужчины хотели продолжить подобное времяпрепровождение, то кому-то следовало сходить и принести еще. Однако у Чжоу Цзышу было иное видение касаемо дальнейшего развития ситуации. Сам он не выпил ни капли, что было довольно-таки удивительно. Просто до этого был слишком занят тем, что давал определенного рода наставления Чжан Чэнлину, а после просто был не в настроении. Да и эти двое вечно цепляют друг друга; возможно, это был бы неплохой способ для них наконец-то перейти к перемирию и хотя бы нейтралитету. Однако, похоже, что это не сильно помогло.

— Лао Вэнь, — коснувшись чужого плеча, Чжоу Цзышу таким образом привлек к себе внимание, — пожалуй, тебе уже стоит отправиться спать.
В голосе звучали нотки настойчивости, однако тон его был по-прежнему мягок. В отличие от Вэнь Кэсина, Е Байи, похоже, был еще наполовину трезв. Чжоу Цзышу не следил за тем, кто из них больше выпил, но ответ и так был очевиден. Вряд ли дело было в неумении выпить или индивидуальной реакции на алкоголь — он уже имел опыт выпивать с Вэнь Кэсином, оттого примерно уже понимал, что к этому моменту тот явно переборщил. Но разве можно этого человека так просто отправить спать?
— Я не буду повторять дважды, — произнес он, не увидев реакции на свои прошлые слова, и в этот раз в голосе зазвучали стальные нотки, свойственные скорее главе Тяньчуан, чем бродяге или, тем более, главе дома Четырех Сезонов, с которым ему еще только предстояло найти контакт внутри самого себя.

Проводив взглядом Вэнь Кэсина, который, вроде бы, направился в помещение, Чжоу Цзышу едва слышно выдохнул. Послышался шум одежд — теперь на ноги поднялся уже Е Байи. Диалог, который тот начал, оставшись с ним наедине, оказался не из приятных. Мужчину не так легко вывести из себя, однако тема, затронутая отшельником, была довольно-таки болезненной и злободневной; тот словно знал, куда бить. И он действительно знал — прекрасно понимал, что происходило с Чжоу Цзышу из-за гвоздей, тему которых тот и поднял. Разговор вышел кратким и не особо продуктивным, в результате чего он с испорченным настроением и сам направился в помещение, оставив Е Байи на улице наедине с самим собой. От такого диалога, словно по команде, гвозди дали о себе знать давно уже ставшей привычной, но оттого не менее ощутимой болью. Несомненно, чувства постепенно притуплялись, да и к боли можно было уже привыкнуть, учитывая, что она беспокоила Чжоу Цзышу едва ли не каждую ночь. Однако легче от этого не становилось.

Он тихо открыл дверь, полагая, что Вэнь Кэсин к этому времени, возможно, уже лег спать. Возможно, уже как раз и уснул. Не хотелось его разбудить, оттого Чжоу Цзышу старался вести себя тише. Однако он переоценил его и мысленно поругал себя за наивность. Разве мог этот человек спокойно лечь спать? Едва ли. Свет в комнате еще горел, а за низким столиком и находился его... друг? Они были определенно уже ближе, чем друзья, однако на данный момент Чжоу Цзышу не мог подобрать подходящего слова для описания их взаимоотношений. На ум приходило одно лишь «родственные души». В комнате чувствовался запах зажженных благовоний, а на столике стояло то самое вино, которое те двое не успели забрать с собой в беседку и прикончить там. Еще не хватало возиться с явно выпившим человеком, самому будучи в полностью трезвом уме. Однако гвозди все равно не дадут ему спокойно уснуть еще минимум несколько часов, если вовсе не до самого утра, не стоило даже и пытаться — лишь долго проворочается в постели, но в сон так и не погрузится. Но это не касалось других людей, которым следовало бы проспаться. Особенно в таком состоянии.
— Лао Вэнь, тебе ли не хватит? — Чжоу Цзышу, недолго думая, отобрал чарку вина прямо из чужих рук и осушил ее сам. Боль заглушить не поможет, однако приятный осадок оставит.

Миссис Поттер была чудесной женщиной. И все время, пока Сириус гостил у родителей Джеймса, он действительно чувствовал себя, как дома. Он был уверен, что пару раз она даже послала сову Блэкам, мол с их сыном все нормально, он здоров и хорошо питается. Невдомек ей было, что тем совершенно плевать. Особенно, отцу. На самом деле, Сириус просто сбежал первым. Следующим семью должна была покинуть Андромеда, его кузина, собиравшаяся сбежать с маглорожденнвм Тонксом, как только они закончат Хогвартс. Если бы он сделал это позже, то его ожидало бы возможно бесконечное брюзжание о чистоте крови. Зато вот его старшие «сестры» — гордость семьи. И подрастающий Резулус … тот уж точно семью не разочарует.
Все лето они гоняли на метлах, спорили о том, чем будут заниматься после школы, и даже занимались в библиотеке поместья Поттеров. Стоило признать, уже сейчас, что мальчик встал в аппозиция к семье в детстве, скорее из вредности. Его родители и правда были слегка помешанными на чистоте крови. Хотя понятие «слегка», тут явно не подходит. Он разбил сердце матери, которой пришлось вычеркнуть его не только с семейного древа, но и из своей жизни. Ее старший сын, ее любимчик, ее надежда. Так просто предал все, во что они верили.
А потом, в конце лета, видимо не без помощи и содействия миссис Поттер, дом Джеймса посетил дядя Сириуса, Альфарл. После непростого разговора, тот заверил мальчика, что поможет ему деньгами и домом, как только тот закончит Хогвартс. Разумеется, тот понимал, что его отношения с семьей также закончатся, но бросить племянника в беде не смог. Это вселило усеренность, что решение было правильным.
А ещё были они … письма, которыми он обменивался с Марлен. В конце прошлого года он внезапно заметил ее в гостиной Гриффиндора. Та щебетала о чем-то с зазнобой Поттера. Не то, чтобы он был слепым или высокомерным настолько, дабы не замечать девочку, просто в тот раз его осенило, что она … выросла? Причём в нужных местах.
Их взаимные препирательства стали острее, чаще, порой даже обиднее. А однажды Лили назвала его ослом, потому что видите ли, бедняжка Марлен плакала из-за него в школьном туалете. Что ж, порой он и правда был тем ещё ослом, и девчонки, сказать по честному, не первый раз плакали из-за него. А сейчас, как оказалось, он стал ещё более привлекателен для противоположного пола, ведь закрутить роман с дерзким мальчишкой, посмевшим отвергнуть свою семью, было очень круто. Друзья беззлобно посмеивались над ним, говоря, что теперь он полностью оправдывает своё прозвище «бродяги», и никто даже лишних вопросов задавать не будет.
И когда он принял решение оставить семью, и получил приглашение от Поттеров (которые кстати были его дальними родственниками) он решил, что пора начать нести ответственность за свои поступки. Он нашёл Маккиннон, и во время того, как она вываливала на него все своё недовольство, называя заносчивым, невыносимым и ещё десятками нелицеприятных эпитетов, он просто .. поцеловал ее. С девчонками это всегда срабатывало. И с ней тоже. Она правда этого явно не ожидала, и явно … ни с кем до того момента не целовалась. Больше он ее не задирал. Ну почти. Ну может совсем чуть-чуть, скорее по привычке.
— Бедный бродяга, даже подружка по переписке его покинула.
Да и в конце концов сколько ей, пятнадцать? Никто не выходит замуж в пятнадцать… только если по залету. Так что у неё ещё оставались два года в запасе. Но почему это заботило его? Стоит наверное сказать, что выражение «спуталась с Блэком» немного задело его за живое. Только и всего. И в этот последний год в Хогвартсе он теперь хотел сделать так, чтобы Маккинон его действительно запомнила. А ещё он хотел научить эти пухлые губы целоваться по-настоящему.
— Ты так расстроилась, потому что это наш последний год?
Он продолжал вертеть в руках коробочку из под колоды, упираясь локтями и согнутые колени, подавшись вперёд. Он легонько постучал ею о колено Маккиннон, картинно поджал губы и откинулся на спинку дивана.
— Говори, что хотел, и я пойду.
Передразнил он ее и сщурил взгляд, а потом едва заметно улыбнулся.
Зрителей вокруг не было, поэтому он не собирался задирать ее. Но создавалось впечатление, что между ними сейчас была какая-то невидимая стена, будто бы не ему она исписывала пергаменты и перья на школьных каникулах, описывая всяческую ерунду, которой она занималась. А он не представлял, как она улыбается, читая его очередную шутку или байку.

Жизнь Наташи Старк с натяжкой можно было назвать нормальной. С самого своего детства она усвоила одну простую истину: чтобы стать кем-то нужно упорно работать. И она действительно прилагала все усилия, чтобы стать кем-то большим, чем просто дочь великого промышленника Говарда Старка, с которым у девушки ещё с малых лет были чисто семейные недопонимания.
Говард хотел послушную и прилежную девочку, а получил неуправляемый ураган вместо своих мечтаний. Старк наивно полагал, что сможет удачно выдать дочь замуж, а затем передать бразды правления фирмой в руки зятя, тщательно подобранного и проверенного, с безупречными манерами и готового трудиться на благо Старк Индастриз.
Мечты миллиардера рухнули так же быстро, как и нарисовались в голове.
Чем старше Таша становилась, тем сильнее проявлялся её волевой характер, тем большее сопротивление она оказывала воспитанию отца и матери, тем чаще, как любил говорить Говард, позорила семью своими эксцентричными выходками. Ей нравилось объявлять отцу протесты, нравилось его злить, бесить, заставлять нервничать. Она не забыла, как будучи всего лишь ребенком, получала от отца вместо любви и заботы критику в свой адрес. Не понимала, что делает не так. Лишь только повзрослев, Наташа поняла, что причина была не в ней, а в том, что отцу было плевать на неё. Говард хотел сына, наследника, которому оставит всё после своей смерти. Ему нужен был преемник, а не девочка, психику которых он считал нестабильной для дел, подобным управлению огромной оружейной империей.

Тик-так. Тик-так.
Тишину нарушает мерное тиканье часов, и Старк нервно передергивает плечами, отвлекаясь на раздражающий звук.
В лаборатории, которую ей отвели на этой базе всегда было тихо, но сегодня кто-то забыл здесь свои чёртовы часы. Этого кого-то Таша была готова сейчас просто убить на месте. Звук раздражает, заставляет отвлекаться от важного дела, ошибки в котором недопустимы.
- Джей, - она выдыхает, обращаясь к ИИ, - шкалу прогресса выведи. Мне нужно знать, как скоро программа загрузится в тело.
- Слушаюсь, мисс Старк, - тут же отзывается дворецкий.
Перед девушкой появляется голопроекция, отображающая уровень загрузки управляющей программы. И Таша удовлетворенно хмыкает, откидываясь на спинку офисного кресла.

И как же так получилось, что дочь одного из основателей ЩИТа встала на кривую дорожку?
Всё предельно просто: не сошлись с Фьюри взглядами на мир во всём мире, а тут внезапно прискакал Капитан Америка, точнее, простите, Капитан Гидра, которым Стив Роджерс был на самом деле. Как же иронично: два героя, два человека, на которых Ник Фьюри возлагал огромные надежды, вдруг стали двумя самыми огромными его проблемами.
Старк охотно опустила момент с убийством Зимним Солдатом Говарда Старка, но смерть матери простить ему не могла. Маму она любила. Мария Старк была для дочери тем самым человеком, который действительно любил и пытался понять, поддержать, защитить. Только вот сама Таша, в силу возраста, мать свою понять могла не всегда. Увы, такое часто случается, когда воспитанием ребёнка не занимаются должным образом.

Руководствуясь своими личными взглядами на положение дел, Таша легко приняла предложение Роджерса о сотрудничестве и пока не пожалела. Ей не мешали работать, устраняли неприятности, чтобы лишний раз не отвлекалась, а она в ответ спонсировала организацию и снабжала оружием по последнему слову техники. Все были в выигрыше от подобного сотрудничества, так что никто не жаловался. Оставалось только вести себя более-менее дружелюбно с Зимним Солдатом или хотя бы нейтрально, чтобы не вызвать случайный апокалипсис.
Пока получалось вполне себе хорошо. Они пересекались редко. Возможно, с подачи того же Роджерса, неустанно бдевшего за комфортным климатом в коллективе, если сборище убийц и идейных учёных можно было таковым назвать.
- Мистер Роджерс прибудет через три минуты, - голос Джарвиса заставляет Ташу напрячься и поёжиться.
- Он слишком рано, - скорее сама себе, чем помощнику, отвечает она. – Хотя, какая разница.
Синтезоид – новое совершенное оружие, которое Старк не так давно довела до ума, и теперь уж точно может похвастаться этим. Пока что он – пик её гениальности. Ну, если не считать новую броню, управляемую псионически. Броня найдёт её везде, разрушит все преграды на пути к хозяйке, дарует такую силу и мощь, которые чёртову Нику Фьюри и не снились. С помощью этой брони Старк может раздавить любого, кто встанет на пути.
- Капитан, - почти уважительно Старк приветствует мужчину кивком головы, когда дверь в лабораторию открывается. – Объект почти готов к транспортировке. Доставим его на главную базу, а там делайте с ним, что хотите. Я свою миссию выполнила. Это самое современное оружие, - Старк подходит к капсуле, вглядывается в лицо синтезоида, и на губах её появляется лёгкая улыбка. – Он просто совершенен. Главное не сломайте.

Сделай шаг назад и изучи голубое небо.

В этих васильковых глазах наверняка можно было увидеть небо.
А в чем вы видите свое спасение? В ком-то или же в чем-то?
Парень мотает головой, пребывая в смятении. Он не хочет видеть спасение ни в ком. Любить – быть зависимым. Быть зависимым – слабость.
Будто мог он позволить себе такую роскошь.

— О чем ты думаешь? — произносит "предмет воздыхания" и улыбается.
Эта чертова улыбка, от которой всегда так предательски замирает сердце и этот нежный, словно звон колокольчиков, голос.. Услышав его, юноша кажется снова и снова забывал, как дышать. В горле застряли слова: «О тебе. О чем же я еще могу думать.. »
Нет, конечно же Босациус не мог этого сказать. Даже от мыслей о подобном ему хотелось провалиться сквозь землю.

— Чего ты смеешься? Я думаю о том, как бы вдоволь откушать мамушкину стряпню, как раз по возвращению в город, — якса состраивает серьезную гримасу, мечтая лишь о том, чтобы тот не смотрел. Пресвятые Боги Селестии! Увидит же порозовевшие щеки и непременно отпустит очередную шуточку про "жар". Ну конечно же это жар. Что еще это может быть.. Правда зачастил он последнее время. — А ты придешь?

Синеволосый молча кивает и переводит свой взгляд на бескрайнее море.

«И снова это выражение лица..»

За улыбкой всегда скрывалась грусть и тоска. Видеть это было больно. Лжец. Всегда, когда он улыбался или делал вид, что счастлив, Босациус знал наверняка: тот сдерживает слезы, хочет казаться сильным.
От этого тошно.

Якса подходит ближе и накидывает на паренька маску. Да, так не принято. Но Мастер не видит – значит можно. На обычных людей "подавляющая энергия" маски все равно не работает.

— Вот так, а то чего доброго лицо сгорит, на солнце так стоять..
Он поправляет тому маску и делая несколько шагов назад, садится под дерево – в тень; смотрит, как темно-синие волосы развивает шальной ветер, донося до юноши едва ли слышимые всхлипы.

Можешь поплакать вдоволь. Никто не увидит твоих слез.

Зимний Солдат - коробка с секретом. Тайник, у которого нет ключа, нет кодового замка, нет даже щеколды, держащейся на проржавевших гвоздях. Но иногда крышка этой коробки приоткрывается в произвольный момент и оттуда выпадает что-нибудь интересное. Очередной клочок памяти, в котором Стив всегда отпечатан, как тавро калёным железом на боку лошади.
Парадоксальным образом, раз за разом, Баки вспоминает его. И это бесконечно, невыразимо бесит.
Баки хочется вырвать из Зимнего Солдата с корнем, уничтожить, сжечь, развеять пеплом по ветру. Или вырвать из Баки Зимнего Солдата. Только чтоб наверняка, чтоб остался только кто-то один. Чтоб в серо-голубых, отдающих сталью глазах - не сквозило опять это глупое, оленье узнавание. Чтоб не было задержек между приказом и реакцией. Чтоб не было вздрагивающих, как от страха, ресниц. И не было сжимающихся до скрежета бионических пальцев.
Чтоб никогда больше не было никаких чёртовых стрессовых реакций.
Роджерса бесит быть инструментом пытки. Даже враг должен умирать без мучений, а Зимний никак не заслуживает той мясорубки, в которую его раз за разом бросают. Он не выбирал всё это. У него никто не спросил, хочет ли он так быть.
...не стоило брать его с собой в этот раз на поезд...
Стиву иногда очень хочется - ему очень нужно - чтоб Зимний смотрел на него во время разговора. Но прямо на него смотрел всегда только Баки.
Даже у Брока во взгляде иногда проскальзывает хищный вызов. У Зимнего в глазах всегда холодная, вымораживающая темнота.
- Я понимаю твоё рвение, но мы не закончили.
Он смотрит Зимнему в лицо, видя его сейчас как-то в общем - со всей его отстранённостью, малейшими мимическими реакциями, случайной ещё влажной прядью, неряшливо падающей на глаза.
- Я брал в руки кейс и бросал его тебе, даже толком не проверив на какие-то встроенные приборы. Из-за моей поспешности и невнимательности мы потеряли один кейс и ты получил травму. Из-за меня ты свалился в реку. Ты делал ровно то, что я говорил тебе делать. Тебе не за что отвечать, солдат.
Интересно, они будут спорить?
Хотя бы по какому-то поводу? Из-за того, что Стив не пускает сейчас Зимнего перебрать и смазать оружие. Из-за того, что оценка ситуации Зимнего не совпала с оценкой Стива. Из-за того, что Зимний слишком прямо смотрел сейчас Стиву в глаза. Из-за того, что Стив не отводил взгляда, будто они здесь играли в гляделки...
- Ты стабилен? - Всё ещё не поднимая голоса, не допуская в интонации даже малейшего намёка на какие-то отрицательные эмоции, Роджерс откинул голову назад, нащупав затылком металлический столбик кровати. Совсем немного приоткрывая обнаженную шею над воротником форменной куртки.
- Ты со мной?
Между сомкнувшихся щитков брони хочется вбить лезвие ножа, раскачать, раскрыть, вытащить из-под панциря рычащее, сопротивляющееся, шипящее страхом и отвращением или возмущением и болью. Брызжущее обвинениями: "ты не пришел"; "ты бросил, бросил, бросил меня"; "ты меня не искал"; "я был тебе не нужен", "я не нужен тебе сейчас", "тебе не я нужен".
Больше всего Стиву не нравится, если из Зимнего начинает сквозить недоверием. Как будто он уже готовится к какой-нибудь экзекуции: к вырванным зубам и ногтям, сломанным пальцам, содранной с хребта коже. Это всегда первый признак начинающегося тления. Зимнему Солдату безразлично, что будут с ним делать. Ему должно быть безразлично. Но Роджерс всё равно каждый раз чувствует себя палачом.
- Ты будешь выполнять приказы, если это буду не я? - И Стив вбивает между щитков брони слова - они похуже любого клинка, если так подумать. Пытливо следит за зрачками, не скрытыми сейчас непроницаемыми стёклами маски.
Говорить можно что угодно, но тело не соврёт. И Зимний это знает.

[indent] Глаза все еще закрыты, но до ушей уже долетают знакомые звуки из кухни. Запах не успевает распространиться из-за хорошей вытяжки, но рот уже заполняет слюна. Когда я ела в последний раз? Кажется, успела выхватить из сумки последний сникерс из стратегического запаса, оставленного там на случай, когда поимка преступников уведет меня далеко за пределы цивилизации или, как минимум, ближайшей придорожной забегаловки. Вздохнув, я понимаю, что сон безнадежно потерян. В голове кавардак из беспорядочно разбросанных, словно нестиранные носки, мыслей. Полный хаос и никакой структуры. В груди ощущается неприятное давление, будто на ребра уложили с десяток холодных булыжников, и теперь они давят и колют бледную, не тронутую загаром кожу. Гадкое чувство никак не хотело проходить, и мне пришлось прислушаться к нему, выискивая источник. Дело? Оно было непростым, как и многие другие, но не настолько, чтобы сейчас чувствовать себя так паршиво. Действующие лица? Ничего нового. В толпе я постоянно выискивала знакомое лицо сестры, и, не находя, разочаровывалась каждый сраный раз, но сейчас в этом было что-то неуловимо неправильное. Может, дело было в том, что теперь мы снимали квартиру напополам с Иваном? Ничего такого, просто лучшие друзья, воссоединившиеся после года разлуки, но… Чувство грызло меня, словно червяк, копошившийся во влажной рыхлой почве. Не предаю ли я ее таким образом? Не вычеркиваю ли из жизни, продолжая делать то, что мы начали втроем?
[indent] Без Милены наш треугольник потерял опору. Меня никогда не волновал тот факт, что мой друг и близняшка влюбились и создали семью. Не было ни ревности, ни обид, ни чувства одиночества. Ничего из этого. Я была счастлива видеть их вместе, а сейчас… Мне резко захотелось пропасть из их жизни вместо сестры, оставить их вдвоем, зная, что они справятся с этим вместо того, чтобы оставить две навсегда потерянные вершины этой геометрически правильной фигуры. Желание такое болезненное, такое острое, что я едва могу с ним справиться. Переворачиваюсь набок, поджимая под себя ноги, и снова оказываюсь маленькой девочкой, глядящей через небольшое расстояние, разделяющее наши кровати, на спящее лицо Милены. С тех пор, как в мою жизнь вошли старые друзья, на меня нахлынули воспоминания. Они резали ножом, входя в податливую, словно разогретое масло, плоть, уходя по рукоять в чистую и светлую грусть.
[indent] - К черту! – шиплю я, разозленная на себя саму, и скидываю с себя одеяло ногами. Меня раздражает собственная беспомощность и ощущение отчужденности. Я словно смотрю на себя сквозь призму прошедших лет и не могу дотянуться до себя. Другой себя. Той, которая осталась в Лос-Анжелесе, а рядом с ней только самые близкие люди: друг, брат, сестра. – Что за сопли? – бурчу себе под нос, принимая сидячее положение. Босые ступни приятно холодит прохладный деревянный пол. Надеваю брошенные рядом с постелью домашние брюки из хлопчатобумажной ткани, серую майку-алкоголичку, растянутую, но все еще уверенно скрывающую все, на что любят смотреть мужчины, и заглядываю в зеркало. Оттуда на меня смотрит уставшая молодая женщина, нихрена не выспавшаяся даже  с учетом полуденного сна. Хмыкаю про себя, что Ортизу не впервой видеть меня не в форме и радуюсь тому, что мой сосед именно он. Впервые за последние дни. Мне повезло, что хоть перед кем-то не нужно притворяться.
[indent] - Можешь не рассказывать, что у нас на ужин, я съем все, даже если ты положишь мне в тарелку пустой целлофановый пакет, - с усмешкой отвечаю другу, присаживаясь на невысокий барный стул рядом с кухонным островком. Лениво наблюдая за тем, как агент возится с кастрюлями и сковородками, пытаюсь вспомнить, когда я в последний раз что-то готовила себе сама. Не вспомнила. Ну и черт с ним. Я никогда не была сильна в приготовлении пиши. Мксимум для меня - отправить в микроволновку что-то из полуфабрикатов, львиную долю которых можно найти в любом супермаркете. – Я прихватила нам бутылку вина, - как-то чересчур безрадостно добавляю я, кивая в сторону небольшого холодильника. - С тебя еда, с меня напитки. Когда мы успели поменяться местами? – шутка, сохранившаяся со старых времен. Чейс часто шутила, что друг отбирает женскую работу, хотя никогда не делила хобби и профессии на женские и мужские, будучи членом вполне современного общества. Однако, в этом разделении было что-то ироничное. Иван прекрасно чувствовал себя с фартуком наперевес, а главным достоинством Нины было умение никогда не облажаться с выпивкой. Помнится, она успела урвать восхитительный чивас за полцены только потому, что удачно наткнулась на новый магазин в их районе. Откупоривая бутылку с мастерством настоящего сомелье, аккуратно наполняю бокалы, умудряясь, не целясь, налить ярко-багровой жидкости поровну в обе емкости. Глаза-алмаз, не иначе.
[indent] - Твое здоровье, - слегка касаюсь края соседнего фужера бортиком своего и подавляю желание влить в себя сразу все содержимое своего бокала. Причин для поганого ощущения, словно мне насрали в душу, особо и нет, точнее, я до них так и не докопалась, и все же какая-то тревожность во мне сохранялась. – Черт возьми, это очень вкусно! – отправляя в рот первый кусок, чувствую, как по нёбу растекается приятный вкус. – Божественно. Если бы ты не стал агентом ФБР, я бы агитировала тебя открыть свой ресторан, - с улыбкой добавляю я, искренне восторгаясь талантом своего коллеги. Замолкая, мы проводим несколько минут в полной тишине, орудуя столовыми приборами.
[indent] - Знаю, что сейчас сказала бы Милена. Что этой бутылки на троих нам явно будет мало, - не задумываясь, я высказываю фразу, вертящуюся у меня на языке, и, бросая быстрый взгляд на сожителя, мгновенно прикусываю губу. – Прости. Странно сейчас не вспоминать ее каждую свободную минуту, - пока они оба были заняты работой, чувства не накрывали так внезапно. А теперь, когда они делят одну крышу на двоих, старые раны вскрывают засохшие коросты. – Знаю, я… в последнее время отдалилась, - отпивая глоток вина, продолжаю я, убирая прядь спутанных волос за ухо, - Этого не должно было случиться. Не после того, как она исчезла, - по сути, у нас оставались только мы оба. Дин остался в ЛА, наладил жизнь, встретил отличную девушку, которую я, безусловно, одобряла. - Новый город, новая профессия, нам было комфортно вместе, но вскоре… не знаю… Мне казалось, что мы становимся напоминанием о чем-то утраченном. - Два года без близкого человека – слишком долгий срок. И чем дальше все заходило, тем более глухим становился этот угол. Может, не стоило поднимать этот разговор? Или стоило, но еще год назад? В любом случае, молчание вряд ли доведет до добра. В конце концов, можно сказать, что у нас одна боль на двоих.

Прекрасная... то есть, конечно, ужасная новость пронеслась по окрестностям столицы и, ветром подхваченная, ушла дальше, чтобы в ближайшее время заглянуть в каждую ветхую развалину объединенной империи: победоносный генерал, завершивший дело отца и ставший опорой нынешнего императора в праведном деле подавления воюющих племен в единое государство Сюйли, умер. Во времена внутренних смут с новостями такое случалось. С народными героями, надо сказать, тоже. Все чаще.

Новость, к слову, не отражала неприглядной истины: генерал не умер, а был убит. А на момент, когда первые глашатаи, сглатывая почти искренние слезы, рассказывали юным девам об их разбитых мечтах пробраться в гарем генерала, и вовсе был жив, он только вступал в свой последний бой. Но, как уже говорилось выше, с новостями в смутное время такое случалось. Эта новость не врала, потому что была предрешена.

Слово императора закон. Человек, в котором победоносная армия увидела последний шанс выживания для Сюйли, должен был исчезнуть. И это уже не зависело от того выбора, который он сделает.

Ни один из участников драмы в тот судьбоносный для генерала и страны день не знал: очень скоро эти новости превратятся в легенды. Эти легенды переживут страну, история которой не доберется до рубежа сотни лет.

Впрочем, вернемся к так и не почившему генералу.

В этот вечер Пэй Мин снова вел солдат императора в бой. Не было лихих скакунов, блестящих доспехов. Не было задора и куража. Он вел ребят, которых не знал. Против тех, кто годами прикрывал его спину. Драматично, не правда? Эта сцена и спустя сотни лет будет любимым сюжетом для театральных постановок. Может ли что-то сильнее пленить толпу, чем верность генерала нерадивому императору? Верность через себя. Вопреки собственным чувствам?

Забегая вперед, стоит признать, эти сюжеты тоже соврут.
Верность Пэй Мина уже давно не стоила юаня. Он слишком долго жил, слишком часто был призываем ко двору, чтобы не понимать: он служит недалекому тирану, умеющему только пускать пыль в глаза, начиная раз за разом войну. В этом бою на стороне императора его держал договор. Выкуп его верности: благополучие сотен солдатских семей и собственного рода.

— Ты же понимаешь, он соврет, — в последнем споре предупредил Жун Гуан.

— Если я ничего не сделаю, они точно умрут.

— Нет, если ты сядешь на трон. Победители решают.

— Если на трон сяду я, — признался тогда Пэй Мин, — боюсь, в этой стране все умрут с голоду. Я видел сотни примеров. Я хорош лишь в бою. Было бы лучше, если бы ты тоже знал свои берега.

— Если ты не сделаешь этого, то страны очень скоро не будет.

Пэй Мин тогда лишь пожал плечами и сказал:

— Зато жители будут.

История показала, что в этом он был прав. Впрочем, это уже совсем другая история.

В той, которая интересует нас, вовсе не у дворца, как нарисуют в картинах, а в кварталах бедняков встретились три стороны. У каждой были свои цели и своя мотивация. Победоносная армия, преданная своим генералом, шла в бой во имя страны, лучшего из мужей страны и выживания. Императорская охрана под предводительством предавшего своих людей генерала...
Их мотивация, надо признать, была гораздо сильнее. Как уже упоминалось, уже почти покойный Пэй Мин был любимцем народа, мечтой всех женщин и, что греха таить, некоторых мужчин. Он был обласкан советниками, одарен землями и красой. В общем, сделал все, чтобы большая часть рогоносцев столицы мечтала его убить.
И приказ императора нашел в сердцах солдат императорской армии жаркий отклик. С куда большим пылом, чем бойцы Жун Гуана, люди императора шли в бой, метясь в спину собственного предводителя. Их волновала только задница этого раздражающего Пэй Мина.
Пэй Мин же просто шел. Он давно уже не искал оправданий для того, чтобы убить. Вел вперед ненадежных людей, думая лишь о том, насколько прекрасный день выдался для того, чтобы красиво погибнуть.

Возможно, ему повезет. И когда этот бой утихнет, какая-нибудь красотка выскользнет из подворотни, чтобы его оплакать. Ему очень нравилась эта мысль. У него был целый план: не позволить решению лучшего друга убить легендарную честь победоносной семьи Пэй. Не дать запятнать семейное имя. Защитить брата и сестер. Не дать взять живым Жун Гуана — он, конечно, редкий засранец, но его засранец, он заслужил честной смерти в бою. Пэй Мин планировал умереть и защитить. Красивый финал великолепного сына Сюйли.

От предопределенной новости в этот день Пэй Мина отделяли сотни убитых, десятки ран, часы от заката до рассвета и... происки судьбы.

Смерть Пэй Мин себе представлял несколько иначе. Он думал, что будет покой, затем — путешествие на лодке, бюрократия и уход в новую жизнь.
Но стоило ему расколоть собственный меч, чтобы не достался бесчестным убийцам, как его что-то дернуло, как щенка за шкирку. И вот уже свет залил все пространство до рези в глазах. В нос ударил приторно-сладкий аромат. Голоса, больше напоминающие гребаные птичьи крики, заполнили пространство. После звука ударов мечей они особенно раздражали.
Где-то с надрывом бил колокол. Как позже часто будет рассказывать богиня, вершившая многие судьбы в Сюйли, этот колокол очень веселый, с буйным нравом. Он встречает на небесах всех новых жителей.
Но прямо сейчас этот колокол не был весел. Он пытался перекричать звон тысяч разбитых дамских сердец, оплакивающих несостоявшийся брак с генералом.

Ужасные, ой, то есть, конечно, прекрасные новости несли по следам предыдущих глашатаи Сюйли. Генерал Пэй не умер. Генерал Пэй вознесся. До здравствует славная богом осененная земля — Сюйли, обретшая покровителя.

Между тем новоявленный покровитель привык к свету и обнаружил себя в самом странном месте из всех, где бывал. А он ведь бывал и в диких племенах, и в борделях... разных заведениях за морем. Обессиленный, обескровленный, на фоне обступивших его богоподобных красавцев, он казался бродягой, шутки ради приглашенным в императорский дворец. Даже местные ароматы не способны были перебить его вонь: он пах смертью, кровью и потом. А вы бы побегали в тяжелых доспехах целый день по жаре с мечом наперевес и попробовали не сопреть.
На белоснежной мостовой валялась грязь с его сапог и растекалась лужа крови: не только его, с зажатого в руке осколка меча капала кровь убитых друзей. Лицо под слоем копоти и грязи трудно было разобрать. Лишь мутные от кровопотери глаза все так же ярко и жестко горели, не давая усомниться: этот парень сюда не случайно попал.
Впрочем, выводы «этого парня» давали усомниться. Первые слова, которые произнес генерал, вошли в список худших приветствий новых небожителей и делили первое место с репликами генерала Наньяна почти пятьсот лет:

— (китайская цензура вырезала непередаваемые китайские идиомы, повествующие о любви генерала к падшим женщинам и моржам), допился. Небожители мерещатся.

Элизабет, скрестив руки на груди, слушала своего голографического собеседника в военной форме высшего чина. Иногда от его слов тонкие пальцы женщины чуть сжимались, сильнее впиваясь в ткань бежевого кашемирового свитера, будто она с трудом сдерживается, чтобы не поменять позу, подняв руки и потерев указательными пальцами виски, закрыв глаза с громким и усталым вздохом.
И с каждым словом это желание становилось все сильнее.

Итак, на территорию США с неба упал боевой робот неизвестной модели и компании. Никаких опознавательных знаков. Никаких данных в системе. Наличие оружия не подтверждено, но почти очевидно. И зачем-то его должна осмотреть Элизабет Собек.

- Почему я? - Простой и самый логичный вопрос, который вырвался, стоило военному взять паузу. Тот будто споткнулся посреди речи об ее слова, глядя на нее с таким удивлением, что даже синева пикселизации передавала его в полной мере.
- Вы гениальный роботоинженер, вы можете быть полезны. - Лиз открывает рот, чтобы напомнить, что она экоинженер, и с военными разработками им лучше идти в "АСФ" или в любую другую военизированную компанию, где работники каждый день придумывают новые способы убийства людей и всего их окружения. Да, университетов они в 16 не заканчивали, но практический опыт по важнее будет. А военных гениев и вне страны достаточно. - И уж точно не наведите. - Дополняет ее собеседник, и Лиз закрывает рот, понимая все.
Они хотят видеть ее, зная, что она хотя бы попытается помочь. А если не сможет, то не попытается использовать эти разработки в своих целях. Во-первых, военизированные разработки для ее сферы бесполезны. Во-вторых, это противоречит ее нормам морали. А Собек уже зарекомендовала себя как та, кому не все равно на мир, но плевать на гонку вооружений, место в топе корпораций и прочий материальный мусор, который так обожают люди высшего общества.

- Ладно, я приеду, через, - она чуть отвлекается, сверяясь с расписанием, проложенным маршрутом до лаборатории и времени пути, - пять часов. Пока пришлите мне все результаты исследований, что вы проводили, - Лиз запинается, не зная, как назвать военизированного человекоподобного робота с возможностью регенерации, - с объектом.
- Отлично. Я сейчас вышлю вам все данные. - Собеседник кивает, завершая вызов первым. Лиз все же позволяет себе потереть виски, пытаясь понять, во что ввязалась.

Она садится в вертолет, и, когда он набрал высоту, а пилот подтвердил время полет, Собек погружается полностью в полученные отчеты. Результаты химических анализов заставляют ее нахмуриться. Визор послушно сравнивает их с человеческими стандартами, что совпадений просто нуль: несмотря на похожий состав, процентное соотношение просто кричит о том, что жидкости взяты не у человека. Одно отклонение от нормы она еще могла себе объяснить, но десять... Но и на андроида даже самой продвинутой линейки он похож не был, слишком отличный состав жидкости от тириума. Хотя, другие компании вне США могли использовать другое вещество для лучшей проводимости. Никаких программных кодов, нервные окончания есть, пусть и не реагируют на ту силу тока, которую пускали по аппаратам. То, что могло сжечь нервную систему любого млекопитающего, не доставило ему никаких неудобств.

Пожалуй, хорошо, что его держат в отключенном состоянии, не позволяя прийти в "сознание", пусть и на лошадиных дозах препаратов - что не подействовало бы на робота.

На вертолетную площадку лаборатории Лиз выходит в полной растерянности, но уверенная, что ей тут делать нечего. Чем бы не было это существо, оно не было ни человеком, ни машиной, по крайней мере, из тех, что знала Элизабет. Может, он новая разработка Китая или России, но даже технологический прогресс этих стран не мог шагнуть так далеко, создавая нечто подобное.
И все же, она соглашается пройти в комплект, ведомая одним из солдат - вооруженные силы США спешно призвали сюда несколько десятков военных. Не роботы АСФ или Киберлайфа, а живые люди. Возможно, ладе все человеческие силы, что стоят сейчас на вооружении Америки.

Собек не успевает ни надеть халат, ни даже вымыть руки - пожарная тревога разрывает прохладную тишину комплекса, заставляя ее переглянуться с ее провожающим. Судя по его лицу, это явно не учения и не случайный сотрудник, что решил втихаря покурить в туалете. Они оба срываются с места: он по велению долга, Элизабет - из страха остаться здесь одной.

В крытый зал лаборатории они входят вместе. Рыжая даже опережает солдата, заходя первая. Покореженная капсула и искрящиеся провода доказывают, что именно здесь причина, почему весь свет в комплексе окрашен красным, а сирена воет так, что вызывает головную боль. Правда, слабо верится, что учинил все это подросток, что сейчас съежился на полу. Лиз вскидывает ладонь, прося оставить ее одну и подходит ближе. Медленно, шаг за шагом, не сокращая расстояние слишком сильно, чтобы не зайти случайно в чужое личное пространство. Поднимает руки, показывая, что ее ладони пусты, никакого оружия.

- Привет, - она приподнимает руку в приветственном жесте и слегка улыбается, демонстрируя дружелюбие. - Я не причиню тебе вреда, обещаю. - Она рассматривает его внимательно, исследуя поведенческий модуль. Если он робот, то выдаст себя. Может, простой человек и не поймет, что перед ним Андроид, но у ученой была своя передовая модель андроида, она научилась замечать мелкие шероховатости в их поведении, что и отличает их от людей. - Меня зовут Элизабет. - Собек говорит медленно, стараясь, чтобы ее речь звучала максимально разборчиво, а, если это существо не понимает ее языка, то хотя бы успокоился, услышав ее спокойный и мягкий голос.

Память ведьмака не подвела: мост действительно обнаружился в том самом месте, где Геральт рассчитывал его найти, вот только никакой радости это им не принесло – подгнившие опоры не выдержали, подломившись и рухнув в воду, и теперь конструкция осталась разве что памятником деревянной архитектуры, совершенно непригодным к практическому использованию.
- Поищем другую дорогу, - предложение было слишком очевидным, и озвучил его ведьмак лишь по привычке разбавлять свое одиночество разговорами с лошадью и самим собой.
Лютик хоть и принял новость с тяжелым вздохом, мысленно прощаясь с надеждами на теплую постель в ближайшем будущем, отметил все же, что им повезло бы куда меньше, окажись они теми несчастными, под чьими ногами мост пал смертью храбрых. Трудно было не согласиться.   
Геральт повернул кобылу кругом, оглядывая местность. Налево или направо – выбор невелик, и ничего умнее, чем выбрать более утоптанную тропинку, по которой с этого места уходили раздосадованные путники, он не придумал. Возможно, единственным отличием этих двух направлений было то, насколько большой будет гора трупов, что повстречается им на дороге, но в противном случае им оставалось только подкинуть монетку, а с судьбой ведьмак предпочитал не заигрывать, давно приняв тот факт, что чувство юмора у этой госпожи бывает весьма своеобразным, а к Геральту, казалось, у нее были какие-то особые «симпатии».
- Туда, - ведьмак повернул в ту сторону, где тропинка была шире, а в засохшей грязи виднелись отчетливый следы колес телеги. Бард и спорить не стал.
Сбавлять скорость не пришлось: для верховых, не жаждущих мчать в карьер, дорога не слишком-то уступала оставленному за спиной тракту – тем разве только, что по левую сторону от них начинал густеть лес, а по правую высились заросли камыша, подхватывая ветер мерным шелестом, и двигаться им оставалось только вперед, если ничто не заставит повернуть обратно.
Лютик бодро напевал какую-то песенку про смельчака, не страшившегося ни ревнивых мужей, ни страшных чудовищ, а Геральта то ли от усталости, то ли от природной язвительности так и подмывало поведать другу, что в такой местности чудовищ может водиться в достатке, а герой этих песен, как ведьмак знал, мог быстро растерять свою храбрость, встретив одно из них не в рифмованных строках, а в суровой действительности.
Ведьмак смолчал, и смолчал зря: за шумом, создаваемым едущим позади бардом, он едва не пропустил доносящееся от берега тихое рычание. Плотва занервничала, вскинула голову и боком пошла в пляс, добавляя своим топотом лишнего шума, – напугал ее то ли сам хозяин резкой одержкой, то ли все тот же звук.
- Тихо! – шикнул он на барда, не замечавшего никакой суматохи. К счастью, подобные команды были Лютику хорошо известны: он вцепился в повод, заставляя коня озадаченно остановиться, а мерин, чье непробиваемое спокойствие не переставало удивлять, недолго думая и отвоевав себе немного свободы от рук всадника, вцепился зубами в свежие побеги кустарника, принявшись сосредоточенно жевать.
Геральт спрыгнул с седла, заставил кобылу сделать несколько шагов, подводя к деревьям, и набросил поводья на сук, ибо сильно сомневался в преданности животного, а идти дальше пешком, когда та вздумает унести подальше ноги, ему ну дюже не хотелось.
- Слезай! – барду же очевидное пришлось подсказывать, потому как Лютик продолжал восседать верхом на Пегасе, являя собой прекрасную мишень для любого рода атаки, и если он намеревался умчаться вдаль на своем мерине при первых признаках опасности, то явно слишком переоценивал его возможности. Идеальная лошадь для того, кто любит музицировать, не сходя с седла, и совершенно негодная для быстрой езды.

После пережитого в Раккун-Сити уже мало что могло удивить Джилл - честно говоря, её, служившую в армии, и до этого было сложно шокировать, но тот чертов город постарался и выложился на все сто. Увиденное шокировало более, чем достаточно, а после встречи с Немезисом нервных клеток явно поубавилось, и ей бы к психотерапевту хорошему походить, курс терапии пройти, в парке погулять или, быть может, даже съездить в отпуск куда-нибудь к тихому и спокойному морю, а не снимать маленькую квартирку в Вашингтоне и пытаться копать еще глубже, пить кофе литрами и спать куда меньше положенного.

Она спит, в лучшем случае, по пять часов в день [И то это - непозволительная роскошь, она бы и рада поспать дольше и избавиться от синяков под глазами и горы блистеров с обезболивающим, голова от недосыпа болит нещадно, но иначе не может. Иначе в кошмарах её преследует Немезис, иначе она заново переживет смерти тех, кто ей дорог, и не может им ничем помочь.] и выглядит откровенно плохо. Перед выходом из дома тщательно замазывает синеву под глазами и неизменно в кафе за углом покупает себе стакан кофе, её там уже знают по имени, а ведь в городе она меньше недели.

- Крис, я похожа на няньку? - В её тоне в начале диалога - ни капли юмора, ни капли дружелюбия, но Редфилд не был бы собой, если бы не сумел растопить сердце снежной Герды, если бы не смог всеми правдами и неправдами убедить Джилл сделать, что ему нужно.  - Редфилд, черт возьми, а может быть, ты сам приедешь и приглядишь за своей сестрой? Крис, я… Ты же знаешь, чем я занята, у самой мозги набекрень - как и чем я смогу ей помочь? - Но Крис уже не слушал. Поняв каким-то шестым чувством, что Валентайн согласна, пусть и пытается вразумить его и убедить навестить сестру, влипающую в неприятности чаще, чем чихает, Крис рассыпался в благодарностях и, не дав ей вставить и слова, положил трубку.

- Вот засранец, - резюмирует она и, захватив с собой салфетку, на которую в самом начале разговора записала адрес, по которому можно найти сестру Криса, выдвигается на улицу.

В Вашингтоне премезркая погода, и Джилл приходится плотнее кутаться в кожаную куртку. Она подумает, что надо было распаковать немногочисленные коробки с вещами, которые стоят у неё в прихожей - небольшая часть тех, которые она, еще живя в Раккун-Сити, отправила в почтовое отделение Вашингтона, надеясь сбежать туда, когда всё закончится. Брэд крутил пальцем у виска, когда помогал ей паковать коробки, и утверждал, что она слишком щепетильна и продумывает слишком многое наперёд - неприятно осознавать, насколько Викерс оказался не прав.

Лаборатория в Раккун-Сити не была единственной, но только о ней знала Джилл, только к ней вели её ниточки, которые ей удалось зацепить, и только под неё удавалось рыть тогда. Теперь же работу приходилось начинать с самого начала, буквально с нуля, и если бы не внеплановая встреча с Клэр [Для обоих сторон, хотя Валентайн хотелось верить, что ей не придется объяснять сестрице Криса, кто она такая, зачем заявилась на пороге её дома и как вообще на неё вышла. Джилл встречает курьеров, держа пистолет за спиной, и столько внезапному посетителю, какой она сама будет для Клэр, Валентайн бы, после пережитого, без разбору вынесла бы мозги], то Джилл бы уже бежала по единственной зацепке - небольшая аптека Амбреллы с удивительно огромной арендной платой и просто гигантской зарплатой для пяти сотрудников. Слишком подозрительно и больше похоже на ловушку, но разве были иные варианты?

До квартиры, в которой, если верить Крису, обосновалась Клэр, Джилл добирается чуть дольше, чем за час, холодный ветер проморозил её до костей, и она тратит несколько минут, стоя возле двери, чтобы немного согреться.

Джилл надеется, что Клэр не встретит её с пушкой наперевес, когда стучится в дверь - приходится сделать это дважды, ведь в первый раз ей, кажется, открывать не спешат.

- Если Крис не предупредил её - я его придушу, - бормочет под нос и надеется, что Клэр не так сильно похожа на своего брата и не будет действовать по принципу: “Сначала атакуй - потом думай!”.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.

[indent] Спустя прожитые десятилетия Картер знала наверняка - этот мир не менялся никогда; имела ли она право говорить подобное, пожимая плечами в очередном, не имевшем логического завешения, как собственно и смысла, споре,  предпочитая оставить за собой последнее слово? где-то в коридорах конторы, которую когда-то сама же  возвела на руинах, что остались от стратегического научного резерва - под недовольный шепоток власть имущих -  в вас больше нет нужды, война окончена, Капитан - обращение, что спустя годы все еще резало слух, презрением, скрежетом плотно сжатых зубов, что с трудом скрывалось под угрозой получить поставленный удар справа, аккурат в челюсть. Вот, только, Пегги знала - война никогда не закончится; ни в сердцах и умах людей, способных ее развязать. И пока она идет - стране будут нужны свои герои;

[indent] По правде говоря - всегда были нужны - те самые, которых держава пускала в расход, не считаясь с потухающими звездами в глазах простых солдат, что принимали на веру чужой героизм и шли за него в бой, умирая. Она знала такой взгляд, он был у большинства в ее окружении, после известия о героической, несомненно, но трагической смерти Капитана Америка, когда подбоченясь, опираясь на винтовку Дуган искал ясными голубыми глазами, скрытыми рыжиной хмурящихся бровей, ее взгляд, словно ища подтерждения совершенно не остроумной шутке, а потом сцеплял зубы и шел вперед - каждый божий день выполняя приказы на территории Европы. Потому что никто не знал Европу лучше, чем 107 й пехотный. Лишь поздними вечерами у костра бросая еле слышное, даже для нее - я, тоже, по нему скучаю. И черт подери, как Пегги Картер его понимала, и дело тут было даже не в свалившихся на когда-то хрупкие плечи обязанностях, под шутки Говарда о том, что каблуки ей больше не нужны, попытки доказать, что несмотря на трагедию каждый из них все еще в строю.

[indent] Потому что такой же взгляд она видела в отражении мутного зеркала, где-то в перерывах между нескончаемой вереницей парней/мужчин, что были готовы занять место Капитана на теплящихся еще углях программы "возрождение", под недовольное ворчание Старка, с которым, вобщем-то, Пегги была согласна, хоть ее и не спрашивали, потому что: что ты тут вообще забыла Картер? Каждый из них мог стать отличным Капитаном, потому что уже был прилежным солдатом, исполняющим приказ, а именно такие и нужны были государству, - отличные солдаты, но не один из них не был Стивом Роджерсом. Потому что Стив в первую очередь был хорошим человеком. Этого не хватало ни тогда, ни сейчас.

[indent] Спустя десятилетия жизни это, казалось, ощущалось острее, где-то между окончанием второй мировой и развязанной холодной войны, пока бюррократы и чинуши видели в ней лишь трату драгоценного ресурса, а за спиной все чаще звучало - посторонись Картер, теперь этим займутся мужчины: словно она уже не превзошла каждого на добрую голову с их увешанной орденами и медалями грудью, даже без этой проклятой сыворотки доктора Эрскина; словно она не была успешным агентом резерва, а ее заслуга в войне была значительно больше, нежели быть девушкой Капитана Америки; словно единственная рука, что была протянута ей в помощь, с кривой улыбкой на губах и запоздалым, мне важно, что думаешь обо мне ты, не была извинением от Говарда Старка - попыткой сделать этот враждебный к нему/ней мир более лояльным.

[indent] И с каждым прожитым годом, а особенно последние несколько лет, становилось все сложнее игнорировать отчеты, письма с пометкой: что ты об этом думаешь? Отмахиваясь фразой растянутой на добрые года - ты забыл, я на пенсии. Какая к черту пенсия, Картер? Потому что времени на подумать в американской глуши у Пегги  было предостаточно; потому что с каждым годом все меньше становилось понятного мирового, где самым страшным кошмаром был - сумасшедший ученый, а все чаще между строк встречались угрозы межгалактического масштаба; Пегги Картер все чаще хмурилась, ловя  себя на мысли, что где-то они упустили нечто важное, раз после войны так и не научились жить мирно.

[indent] Наверное, именно поэтому, было так просто сорваться с места, покидая тихую гавань, которая только на словах была американской мечтой, получив совершенно не уставное: нужно, чтобы ты прибыла в комплекс. Как давно она не получала подобных сообщений? Год, два, казалось так сходу и не вспомнить, даже, если захочешь. Ложь, почти что выверенная, - помнила все и всегда, где-то между очередным сообщением, что бездушный голос автоответчика предлагал оставить на телефоне директора.

[indent] Для многих в организации Пегги Картер была почти мифом, далеким пережитком истории зарождения, именем  нарицательным, черно-белым портретом без инициалов, на стене старого бункера,  что давно перестали использовать даже как хранилище, надгробной плитой на военном кладбище - стоит отдать должное - похоронили с почестями. И чем меньше призраков слонялось по коридорам под покровом ночи, когда из бодрствующих оставалась лишь ночная смена, да с десяток предусмотрительно отключенных камер на запасной лестнице, за которые кто-то завтра, естественно, получит по шее, просто потому что так надо - тем лучше. Пегги давно перестала стараться понять методы управления, которые практиковал Фьюри, пока организация исполняла возложенные на нее обязанности, а сама Пегги могла быть стирающейся со страниц историей.

[indent] Шаги ее отдавались эхом по пустынному коридору, давно уже не сопровождаемые чеканкой каблука, но все такие же резкие, с выправленным разворотом плеча, словно, стоит ей повернуть за угол и она снова наткнется на агента, что не упустит случая указать Картер на ее место;
вот только за углом не было агента, хотя в первую секунду действительно казалось, что умудрилась нарваться на охрану - слишком расслабилась, что даже не услышала чужих шагов - быть такого не может; вторая выбивала из легких воздух, словно пропустила удар поддых и теперь старалась втянуть побольше с шумом и тошнотворным привкусом желчи во рту, с тянущейся к кабуре рукой, даже если это не было осознанным - инстинкты срабатывали быстрее, нежели сознание, пытающееся зарегистрировать происходящее, даже если казалось, что оно вот-вот ускользнет.

[indent] Пульсирующей в висках мыслью, в которую совершенно не получалось поверить, где-то между сорвавшимся с губ - Стив? - болезненным, на издохе, словно не было прожитых лет за спиной, а перед ней все еще система связи с валькирией. Ей не стоит себя так обманывать. Голос ее застряет хрипом в горле,  оборвавшейся внутри действительностью, что ухала куда-то под ноги с грохотом разорвавшегося снаряда вот тут, прямо под самым боком, недалеко от палатки, когда в ушах еще долгое время звенело, а полевая медсестричка, та самая или такая же - не разобрать, которую раскручивали по радио, в историях про Капитана, в сорок шестом, с именем натянуто неблагозвучным, настолько похожим, что с трудом удавалось избежать этих все знающих взглядов, сдержать толи позыв рвотный, толи раздраженный вздох - Бетти Карвер, кричала о том, что нужно уходить - нечего сидеть на влажной земле; Вот только земля уходила из под ног. И тогда и сейчас. А сжатые на рукояти пистолета, что так и не вынула из кобуры, пальцы мелко дрожали - уже и не вспомнить, когда такое было в последний раз. Пегги Картер всегда знала, что этой стране нужны герои, лучше мертвые, чем живые, но конкретно на этого человека похоронка была подписана слишком давно.

Зимний Солдат - коробка с секретом. Тайник, у которого нет ключа, нет кодового замка, нет даже щеколды, держащейся на проржавевших гвоздях. Но иногда крышка этой коробки приоткрывается в произвольный момент и оттуда выпадает что-нибудь интересное. Очередной клочок памяти, в котором Стив всегда отпечатан, как тавро калёным железом на боку лошади.
Парадоксальным образом, раз за разом, Баки вспоминает его. И это бесконечно, невыразимо бесит.
Баки хочется вырвать из Зимнего Солдата с корнем, уничтожить, сжечь, развеять пеплом по ветру. Или вырвать из Баки Зимнего Солдата. Только чтоб наверняка, чтоб остался только кто-то один. Чтоб в серо-голубых, отдающих сталью глазах - не сквозило опять это глупое, оленье узнавание. Чтоб не было задержек между приказом и реакцией. Чтоб не было вздрагивающих, как от страха, ресниц. И не было сжимающихся до скрежета бионических пальцев.
Чтоб никогда больше не было никаких чёртовых стрессовых реакций.
Роджерса бесит быть инструментом пытки. Даже враг должен умирать без мучений, а Зимний никак не заслуживает той мясорубки, в которую его раз за разом бросают. Он не выбирал всё это. У него никто не спросил, хочет ли он так быть.
...не стоило брать его с собой в этот раз на поезд...
Стиву иногда очень хочется - ему очень нужно - чтоб Зимний смотрел на него во время разговора. Но прямо на него смотрел всегда только Баки.
Даже у Брока во взгляде иногда проскальзывает хищный вызов. У Зимнего в глазах всегда холодная, вымораживающая темнота.
- Я понимаю твоё рвение, но мы не закончили.
Он смотрит Зимнему в лицо, видя его сейчас как-то в общем - со всей его отстранённостью, малейшими мимическими реакциями, случайной ещё влажной прядью, неряшливо падающей на глаза.
- Я брал в руки кейс и бросал его тебе, даже толком не проверив на какие-то встроенные приборы. Из-за моей поспешности и невнимательности мы потеряли один кейс и ты получил травму. Из-за меня ты свалился в реку. Ты делал ровно то, что я говорил тебе делать. Тебе не за что отвечать, солдат.
Интересно, они будут спорить?
Хотя бы по какому-то поводу? Из-за того, что Стив не пускает сейчас Зимнего перебрать и смазать оружие. Из-за того, что оценка ситуации Зимнего не совпала с оценкой Стива. Из-за того, что Зимний слишком прямо смотрел сейчас Стиву в глаза. Из-за того, что Стив не отводил взгляда, будто они здесь играли в гляделки...
- Ты стабилен? - Всё ещё не поднимая голоса, не допуская в интонации даже малейшего намёка на какие-то отрицательные эмоции, Роджерс откинул голову назад, нащупав затылком металлический столбик кровати. Совсем немного приоткрывая обнаженную шею над воротником форменной куртки.
- Ты со мной?
Между сомкнувшихся щитков брони хочется вбить лезвие ножа, раскачать, раскрыть, вытащить из-под панциря рычащее, сопротивляющееся, шипящее страхом и отвращением или возмущением и болью. Брызжущее обвинениями: "ты не пришел"; "ты бросил, бросил, бросил меня"; "ты меня не искал"; "я был тебе не нужен", "я не нужен тебе сейчас", "тебе не я нужен".
Больше всего Стиву не нравится, если из Зимнего начинает сквозить недоверием. Как будто он уже готовится к какой-нибудь экзекуции: к вырванным зубам и ногтям, сломанным пальцам, содранной с хребта коже. Это всегда первый признак начинающегося тления. Зимнему Солдату безразлично, что будут с ним делать. Ему должно быть безразлично. Но Роджерс всё равно каждый раз чувствует себя палачом.
- Ты будешь выполнять приказы, если это буду не я? - И Стив вбивает между щитков брони слова - они похуже любого клинка, если так подумать. Пытливо следит за зрачками, не скрытыми сейчас непроницаемыми стёклами маски.
Говорить можно что угодно, но тело не соврёт. И Зимний это знает.

[indent] Спустя прожитые десятилетия Картер знала наверняка - этот мир не менялся никогда; имела ли она право говорить подобное, пожимая плечами в очередном, не имевшем логического завешения, как собственно и смысла, споре,  предпочитая оставить за собой последнее слово? где-то в коридорах конторы, которую когда-то сама же  возвела на руинах, что остались от стратегического научного резерва - под недовольный шепоток власть имущих -  в вас больше нет нужды, война окончена, Капитан - обращение, что спустя годы все еще резало слух, презрением, скрежетом плотно сжатых зубов, что с трудом скрывалось под угрозой получить поставленный удар справа, аккурат в челюсть. Вот, только, Пегги знала - война никогда не закончится; ни в сердцах и умах людей, способных ее развязать. И пока она идет - стране будут нужны свои герои;

[indent] По правде говоря - всегда были нужны - те самые, которых держава пускала в расход, не считаясь с потухающими звездами в глазах простых солдат, что принимали на веру чужой героизм и шли за него в бой, умирая. Она знала такой взгляд, он был у большинства в ее окружении, после известия о героической, несомненно, но трагической смерти Капитана Америка, когда подбоченясь, опираясь на винтовку Дуган искал ясными голубыми глазами, скрытыми рыжиной хмурящихся бровей, ее взгляд, словно ища подтерждения совершенно не остроумной шутке, а потом сцеплял зубы и шел вперед - каждый божий день выполняя приказы на территории Европы. Потому что никто не знал Европу лучше, чем 107 й пехотный. Лишь поздними вечерами у костра бросая еле слышное, даже для нее - я, тоже, по нему скучаю. И черт подери, как Пегги Картер его понимала, и дело тут было даже не в свалившихся на когда-то хрупкие плечи обязанностях, под шутки Говарда о том, что каблуки ей больше не нужны, попытки доказать, что несмотря на трагедию каждый из них все еще в строю.

[indent] Потому что такой же взгляд она видела в отражении мутного зеркала, где-то в перерывах между нескончаемой вереницей парней/мужчин, что были готовы занять место Капитана на теплящихся еще углях программы "возрождение", под недовольное ворчание Старка, с которым, вобщем-то, Пегги была согласна, хоть ее и не спрашивали, потому что: что ты тут вообще забыла Картер? Каждый из них мог стать отличным Капитаном, потому что уже был прилежным солдатом, исполняющим приказ, а именно такие и нужны были государству, - отличные солдаты, но не один из них не был Стивом Роджерсом. Потому что Стив в первую очередь был хорошим человеком. Этого не хватало ни тогда, ни сейчас.

[indent] Спустя десятилетия жизни это, казалось, ощущалось острее, где-то между окончанием второй мировой и развязанной холодной войны, пока бюррократы и чинуши видели в ней лишь трату драгоценного ресурса, а за спиной все чаще звучало - посторонись Картер, теперь этим займутся мужчины: словно она уже не превзошла каждого на добрую голову с их увешанной орденами и медалями грудью, даже без этой проклятой сыворотки доктора Эрскина; словно она не была успешным агентом резерва, а ее заслуга в войне была значительно больше, нежели быть девушкой Капитана Америки; словно единственная рука, что была протянута ей в помощь, с кривой улыбкой на губах и запоздалым, мне важно, что думаешь обо мне ты, не была извинением от Говарда Старка - попыткой сделать этот враждебный к нему/ней мир более лояльным.

[indent] И с каждым прожитым годом, а особенно последние несколько лет, становилось все сложнее игнорировать отчеты, письма с пометкой: что ты об этом думаешь? Отмахиваясь фразой растянутой на добрые года - ты забыл, я на пенсии. Какая к черту пенсия, Картер? Потому что времени на подумать в американской глуши у Пегги  было предостаточно; потому что с каждым годом все меньше становилось понятного мирового, где самым страшным кошмаром был - сумасшедший ученый, а все чаще между строк встречались угрозы межгалактического масштаба; Пегги Картер все чаще хмурилась, ловя  себя на мысли, что где-то они упустили нечто важное, раз после войны так и не научились жить мирно.

[indent] Наверное, именно поэтому, было так просто сорваться с места, покидая тихую гавань, которая только на словах была американской мечтой, получив совершенно не уставное: нужно, чтобы ты прибыла в комплекс. Как давно она не получала подобных сообщений? Год, два, казалось так сходу и не вспомнить, даже, если захочешь. Ложь, почти что выверенная, - помнила все и всегда, где-то между очередным сообщением, что бездушный голос автоответчика предлагал оставить на телефоне директора.

[indent] Для многих в организации Пегги Картер была почти мифом, далеким пережитком истории зарождения, именем  нарицательным, черно-белым портретом без инициалов, на стене старого бункера,  что давно перестали использовать даже как хранилище, надгробной плитой на военном кладбище - стоит отдать должное - похоронили с почестями. И чем меньше призраков слонялось по коридорам под покровом ночи, когда из бодрствующих оставалась лишь ночная смена, да с десяток предусмотрительно отключенных камер на запасной лестнице, за которые кто-то завтра, естественно, получит по шее, просто потому что так надо - тем лучше. Пегги давно перестала стараться понять методы управления, которые практиковал Фьюри, пока организация исполняла возложенные на нее обязанности, а сама Пегги могла быть стирающейся со страниц историей.

[indent] Шаги ее отдавались эхом по пустынному коридору, давно уже не сопровождаемые чеканкой каблука, но все такие же резкие, с выправленным разворотом плеча, словно, стоит ей повернуть за угол и она снова наткнется на агента, что не упустит случая указать Картер на ее место;
вот только за углом не было агента, хотя в первую секунду действительно казалось, что умудрилась нарваться на охрану - слишком расслабилась, что даже не услышала чужих шагов - быть такого не может; вторая выбивала из легких воздух, словно пропустила удар поддых и теперь старалась втянуть побольше с шумом и тошнотворным привкусом желчи во рту, с тянущейся к кабуре рукой, даже если это не было осознанным - инстинкты срабатывали быстрее, нежели сознание, пытающееся зарегистрировать происходящее, даже если казалось, что оно вот-вот ускользнет.

[indent] Пульсирующей в висках мыслью, в которую совершенно не получалось поверить, где-то между сорвавшимся с губ - Стив? - болезненным, на издохе, словно не было прожитых лет за спиной, а перед ней все еще система связи с валькирией. Ей не стоит себя так обманывать. Голос ее застряет хрипом в горле,  оборвавшейся внутри действительностью, что ухала куда-то под ноги с грохотом разорвавшегося снаряда вот тут, прямо под самым боком, недалеко от палатки, когда в ушах еще долгое время звенело, а полевая медсестричка, та самая или такая же - не разобрать, которую раскручивали по радио, в историях про Капитана, в сорок шестом, с именем натянуто неблагозвучным, настолько похожим, что с трудом удавалось избежать этих все знающих взглядов, сдержать толи позыв рвотный, толи раздраженный вздох - Бетти Карвер, кричала о том, что нужно уходить - нечего сидеть на влажной земле; Вот только земля уходила из под ног. И тогда и сейчас. А сжатые на рукояти пистолета, что так и не вынула из кобуры, пальцы мелко дрожали - уже и не вспомнить, когда такое было в последний раз. Пегги Картер всегда знала, что этой стране нужны герои, лучше мертвые, чем живые, но конкретно на этого человека похоронка была подписана слишком давно.

[indent] Спустя прожитые десятилетия Картер знала наверняка - этот мир не менялся никогда; имела ли она право говорить подобное, пожимая плечами в очередном, не имевшем логического завешения, как собственно и смысла, споре,  предпочитая оставить за собой последнее слово? где-то в коридорах конторы, которую когда-то сама же  возвела на руинах, что остались от стратегического научного резерва - под недовольный шепоток власть имущих -  в вас больше нет нужды, война окончена, Капитан - обращение, что спустя годы все еще резало слух, презрением, скрежетом плотно сжатых зубов, что с трудом скрывалось под угрозой получить поставленный удар справа, аккурат в челюсть. Вот, только, Пегги знала - война никогда не закончится; ни в сердцах и умах людей, способных ее развязать. И пока она идет - стране будут нужны свои герои;

[indent] По правде говоря - всегда были нужны - те самые, которых держава пускала в расход, не считаясь с потухающими звездами в глазах простых солдат, что принимали на веру чужой героизм и шли за него в бой, умирая. Она знала такой взгляд, он был у большинства в ее окружении, после известия о героической, несомненно, но трагической смерти Капитана Америка, когда подбоченясь, опираясь на винтовку Дуган искал ясными голубыми глазами, скрытыми рыжиной хмурящихся бровей, ее взгляд, словно ища подтерждения совершенно не остроумной шутке, а потом сцеплял зубы и шел вперед - каждый божий день выполняя приказы на территории Европы. Потому что никто не знал Европу лучше, чем 107 й пехотный. Лишь поздними вечерами у костра бросая еле слышное, даже для нее - я, тоже, по нему скучаю. И черт подери, как Пегги Картер его понимала, и дело тут было даже не в свалившихся на когда-то хрупкие плечи обязанностях, под шутки Говарда о том, что каблуки ей больше не нужны, попытки доказать, что несмотря на трагедию каждый из них все еще в строю.

[indent] Потому что такой же взгляд она видела в отражении мутного зеркала, где-то в перерывах между нескончаемой вереницей парней/мужчин, что были готовы занять место Капитана на теплящихся еще углях программы "возрождение", под недовольное ворчание Старка, с которым, вобщем-то, Пегги была согласна, хоть ее и не спрашивали, потому что: что ты тут вообще забыла Картер? Каждый из них мог стать отличным Капитаном, потому что уже был прилежным солдатом, исполняющим приказ, а именно такие и нужны были государству, - отличные солдаты, но не один из них не был Стивом Роджерсом. Потому что Стив в первую очередь был хорошим человеком. Этого не хватало ни тогда, ни сейчас.

[indent] Спустя десятилетия жизни это, казалось, ощущалось острее, где-то между окончанием второй мировой и развязанной холодной войны, пока бюррократы и чинуши видели в ней лишь трату драгоценного ресурса, а за спиной все чаще звучало - посторонись Картер, теперь этим займутся мужчины: словно она уже не превзошла каждого на добрую голову с их увешанной орденами и медалями грудью, даже без этой проклятой сыворотки доктора Эрскина; словно она не была успешным агентом резерва, а ее заслуга в войне была значительно больше, нежели быть девушкой Капитана Америки; словно единственная рука, что была протянута ей в помощь, с кривой улыбкой на губах и запоздалым, мне важно, что думаешь обо мне ты, не была извинением от Говарда Старка - попыткой сделать этот враждебный к нему/ней мир более лояльным.

[indent] И с каждым прожитым годом, а особенно последние несколько лет, становилось все сложнее игнорировать отчеты, письма с пометкой: что ты об этом думаешь? Отмахиваясь фразой растянутой на добрые года - ты забыл, я на пенсии. Какая к черту пенсия, Картер? Потому что времени на подумать в американской глуши у Пегги  было предостаточно; потому что с каждым годом все меньше становилось понятного мирового, где самым страшным кошмаром был - сумасшедший ученый, а все чаще между строк встречались угрозы межгалактического масштаба; Пегги Картер все чаще хмурилась, ловя  себя на мысли, что где-то они упустили нечто важное, раз после войны так и не научились жить мирно.

[indent] Наверное, именно поэтому, было так просто сорваться с места, покидая тихую гавань, которая только на словах была американской мечтой, получив совершенно не уставное: нужно, чтобы ты прибыла в комплекс. Как давно она не получала подобных сообщений? Год, два, казалось так сходу и не вспомнить, даже, если захочешь. Ложь, почти что выверенная, - помнила все и всегда, где-то между очередным сообщением, что бездушный голос автоответчика предлагал оставить на телефоне директора.

[indent] Для многих в организации Пегги Картер была почти мифом, далеким пережитком истории зарождения, именем  нарицательным, черно-белым портретом без инициалов, на стене старого бункера,  что давно перестали использовать даже как хранилище, надгробной плитой на военном кладбище - стоит отдать должное - похоронили с почестями. И чем меньше призраков слонялось по коридорам под покровом ночи, когда из бодрствующих оставалась лишь ночная смена, да с десяток предусмотрительно отключенных камер на запасной лестнице, за которые кто-то завтра, естественно, получит по шее, просто потому что так надо - тем лучше. Пегги давно перестала стараться понять методы управления, которые практиковал Фьюри, пока организация исполняла возложенные на нее обязанности, а сама Пегги могла быть стирающейся со страниц историей.

[indent] Шаги ее отдавались эхом по пустынному коридору, давно уже не сопровождаемые чеканкой каблука, но все такие же резкие, с выправленным разворотом плеча, словно, стоит ей повернуть за угол и она снова наткнется на агента, что не упустит случая указать Картер на ее место;
вот только за углом не было агента, хотя в первую секунду действительно казалось, что умудрилась нарваться на охрану - слишком расслабилась, что даже не услышала чужих шагов - быть такого не может; вторая выбивала из легких воздух, словно пропустила удар поддых и теперь старалась втянуть побольше с шумом и тошнотворным привкусом желчи во рту, с тянущейся к кабуре рукой, даже если это не было осознанным - инстинкты срабатывали быстрее, нежели сознание, пытающееся зарегистрировать происходящее, даже если казалось, что оно вот-вот ускользнет.

[indent] Пульсирующей в висках мыслью, в которую совершенно не получалось поверить, где-то между сорвавшимся с губ - Стив? - болезненным, на издохе, словно не было прожитых лет за спиной, а перед ней все еще система связи с валькирией. Ей не стоит себя так обманывать. Голос ее застряет хрипом в горле,  оборвавшейся внутри действительностью, что ухала куда-то под ноги с грохотом разорвавшегося снаряда вот тут, прямо под самым боком, недалеко от палатки, когда в ушах еще долгое время звенело, а полевая медсестричка, та самая или такая же - не разобрать, которую раскручивали по радио, в историях про Капитана, в сорок шестом, с именем натянуто неблагозвучным, настолько похожим, что с трудом удавалось избежать этих все знающих взглядов, сдержать толи позыв рвотный, толи раздраженный вздох - Бетти Карвер, кричала о том, что нужно уходить - нечего сидеть на влажной земле; Вот только земля уходила из под ног. И тогда и сейчас. А сжатые на рукояти пистолета, что так и не вынула из кобуры, пальцы мелко дрожали - уже и не вспомнить, когда такое было в последний раз. Пегги Картер всегда знала, что этой стране нужны герои, лучше мертвые, чем живые, но конкретно на этого человека похоронка была подписана слишком давно.

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

Вегас не признает границ: в положении сына второй семьи есть неоспоримые преимущества — оправдывать дерьмовые ожидания слишком просто. С самого детства в нем видят лишь отпрыска тупиковой ветви — легко побеждать тех, кто тебя недооценивает. С пеленок его нарекли чудовищем, и это удобно — ему никогда не требовалось следовать нормам морали. Даже родной отец...

В жизни Вегаса действительно нет границ, но есть крепкая, непробиваемая стена. Ее размерам могла бы позавидовать Великая Китайская, да и скелетов в ней замуровано куда меньше, чем в той, о которую Вегас всю жизнь пытается не разбиться. Его отец — словно криво построенное ограждение тюрьмы для смертников: убогий кирпич, тонущий в свинцовых облаках, колючая проволока под вечным напряжением и слюни, капающие с клыков бешеных собак. Безнадега. Безнадега?

Именно эта стена долгие годы, — Вегас об этом даже не подозревал, — скрывает от него очевидные истины, которых так не хватает для комфортного существования. А может быть их выбивают из светлых мозгов кулаки, крепкие подошвы, неизменные каблуки, которые лишают ударами дыхания. Но лучше его, чем брата. Вегас не знает, почему не прекращает попытки взобраться, перевалить через острые зубья туда, в неизвестное. При полном отсутствии информации о территории за границами тюрьмы, есть шанс получить вместо награды за побег наказание. В такие минуты ему кажется, что даже смерть будет лучше его существования. В них его якорь — слепая любовь к брату, — служит настоящей удавкой.

Вегас улыбается. Иногда это сияющая маска, призванная соответствовать образу золотого ребенка. Иногда — волчий оскал. Или лучше сказать — шакалий? Настоящие хищники — основная семья. Они же всегда жрали ту падаль, которую им оставляли. Мысль, отдающая трупным смрадом, всегда отравляла его душевное равновесие. Зависть. Зависть?

Зависть. У нее кислый привкус ревности к отношениям сына и отца; послевкусие лайма и наркотического дурмана.

Вегас долгие годы верит, что стена, разбивающая жизнь и личность напополам, нерушима. Но уже больше недели он понимает, как сильно ошибался. Его встречи с отцом учащаются.

В первый раз он натыкается на трещину в камне где-то в дешевом мотеле на половине пути от Сонгкла в Наративат.

— Ты просто падаль, — у отца тяжелая рука.

Он всегда бьет по лицу. Раньше Вегасу кажется, что все дело в инстинктах, древних, как человеческая натура: унизить, оставить всем видную метку, заклеймить худшего сына. Но сегодня он понимает — все дело в том, что он мало похож на отца. Тонкие острые хищные черты лица достались ему от матери. Отец и правда метился не по нему. Он поднимал руку на мать?

Мысль мерзкая, как вкус дождевой воды в шторм: скрипит грязью на зубах, хранит все тот же аромат трупной гнили. А было ли все, что он знал, правдой? Когда он начал сомневаться?

Обычно, Вегас всерьез не огрызается. Он не боится — его навыки куда лучше, чем у половины лучших телохранителей отца. Но не у брата. Да, возможно, Вегас не так крут, как Порш, Кинн или Питт... Даже имя отдается в груди застарелой болью. В игры с вымещением ненависти к себе можно вдвоем играть.

У Вегаса не такая тяжелая рука, но остро отточенные навыки. Если его отец — как дубина, сжатая в крепких руках, то Вегас — это пуля. Метко, четко. Одного удара хватает, чтобы откинуть отца к стене. Это странно. Это дико. Это словно не он, не тот Вегас, который смотрит из зеркала каждый день.

— Да насрать. Я это получил от тебя. Я такой же как ты. Все, чему ты научил меня, — Вегас не кричит.

Ему не нравятся итальянские драмы. Сволочная вежливость дает куда лучшие результаты в любых ситуациях. Для того, чтобы выбесить и запугать, ему не надо использовать видимость дикости. Он сумасшедший. А сумасшедшим к лицу смокинг, очки и умная книга в руках.

— Проигрывать, — Вегас выплевывает это слово, тянет его по слогам. Впервые с момента, как позволил уйти Питу, он счастлив.

Это счастье граничит с безумием. Он снова и снова вспоминает простую истину, которая столько лет от него ускользает. Дело не в нем. Дело в том, что его отец — редчайший мудак.

— Что ты сказал? — опасно щурится отец.

Где-то за дверью ежатся от ужаса лучшие телохранители. Они хотели бы оглохнуть, ослепнуть. Оказаться от эпицентра неминуемой боли как можно дальше. Но внезапный штиль, устанавливающийся после грохота, их даже сильнее пугает. По лицу кхуна, который выходит минуту спустя, невозможно ничего прочитать. Только в мертвых глазах, в которые попадает бурая кровь из рассеченной брови, пугающая до ужаса ярость. Телохранители забывают, как дышать. Но Вегасу наплевать.
Пусть кожа болит от наливающихся синяков, и распухающая рука говорит о повреждении, которое стоит показать врачу, он торжествует. Это пока не победа. Не новая жизнь. Не шаг вперед. Это всего лишь первая трещина в давящей с детства стене. И за ней чудится кислород, а не адское пламя. Они с братом теперь обязательно будут в порядке.

Однажды. Когда Вегас решит пару мелких проблем. Одна из которых — найти способ вернуть себе то, что случайно сломал. Сломал до того, как осознал, какое сокровище ему чисто случайно досталось.
Но станет ли он возвращать?

Вегас ненавидит Наративат — редкостная дыра. Будь его воля, и деловых партнеров в этом месте у него не осталось бы. Но на лодках куда проще транспортировать оружие и наркотики, на которых построен весь бизнес его семьи. Именно поэтому он не собирается задерживаться в Наративате ни на день, ни на час, ни на секунду сверх необходимого. Встреча с новым партнером затягивается. Из-за подписанных спустя месяце переговоров бумаг Вегас выходит в ночь: время сумасшедших, влюбленных и местных карманников.

— Оставайся, — предлагает ему Пат.

Распорядитель семьи в этих местах всегда изображал к нему искреннее расположение. И пусть Вегас и раньше замечал, насколько улыбка не касается его глаз, только сейчас это начало вызывать у него отторжение. Раньше Вегас думал, что не заслужил другого. Разве это действительно изменилось?

— Ночь на дворе, — камуфлируя под заботу попытку выслужиться, добавляет Пат отечески.

«Эй, — думает Вегас, — ты старше меня на три года, один месяц и два дня. Этого для подобного поведения маловато, не находишь?»

Но вежливо улыбается. Раскланивается. Обещает быть осторожнее. И уходит, прикрываясь срочными делами.
Его план закрыт на ближайшие три месяца. Стараясь избавиться от щемящего чувства потери, Вегас мечется между делами, как раненная собака. Но все бесполезно. Его тянет в Крунгтеп с того самого момента, когда Порш выходит на связь.

— Мне нужна твоя помощь, — говорит ему Порш.

У мальчика все задатки иждивенки. Он очень быстро привыкает пользоваться Вегасом. Раньше это казалось милым. Сейчас — немного, самую малость, раздражает. Даже бесит. Но Вегас видит свой шанс, поэтому улыбается:

— У меня есть своя цена.

Он превышает все возможные скоростные ограничения по пути в столицу. Нет смысла торопится, но Вегасу кажется, что от этого зависит его жизнь.
Вегасу хочется убедить себя, что дело в привязанности к Поршу и бессмысленной надежде на взаимность. Но это неправда. Стоит прикрыть глаза, в тенях и убожестве появляется вовсе не смуглый любовник кузена. Гладкие мышцы, бледная кожа, следы усталости. Татуировка, которая гладит его против шерсти самим фактом своего существования.

Блядь.

Вегас верит, что о любви знает все. Верит, что он по-настоящему влюбляется в Порша. Он ни хрена не знает о своих чувствах до прошлой недели. И это его раздражает. Вегасу хочется убивать.
Вегас не может позволить себе убивать. Впервые в жизни он думает, что если немного — хоть немного — исправится, возможно, он получит свой шанс починить то, что сломал.
Гадство.

— Я не знаю ничего об этой фотографии, — говорит Вегас Поршу. — Но я знаю того, кто может помочь. Но у меня есть своя цена. Тебе решать.

Эта цена неподъемная. Все еще видящий в Порше что-то светлое, Вегас думает — тот откажется. Не даст ни шанса. Когда Порш соглашается, Вегас чувствует бешенство. Впервые за долгое время ему хочется вмазать по смазливой мордашке женушки кузена. Но он сдерживается, как бы не хотелось орать: «он так защищал вас, а ты так просто решился его продать?!»

В конечном итоге Вегас сам занижает цену. Он уверен, Порш согласился бы притащить Пита и в загородный дом, а может и наручниками сковать. Но просит лишь устроить им с Питом встречу у бара. Это не безопасно. Здесь полно людей основной семьи, а у них много поводов смерти Вегасу желать. К тому же, нет причин верить, что Порш не разводит его, чтобы на блюдечке, обвязанного бантиком, на десерт муженьку поймать.
Но в отблесках таблички «The Root» не ощерившиеся оружием телохранители Кинна. Сердце заходится. Дергается и ноет палец, выдавая, что эмоции выходят из-под контроля. А глаза начинает щипать.

Пит бледнее, чем в те времена, когда следует за ним по пятам. Он выглядит уставшим, разбитым. Копией того себя, который исподволь — эти воспоминания приходят слишком поздно, а осознание их значения — неприлично запаздывают, — всегда заботился о непутевом отпрыске второй семьи.
В руках у Пита пачка сигарет. И Вегас хотел бы верить, что он действительно вышел, потому что в организме нехватка никотина. Но ему кажется, что Пит просто пытался сбежать.
В свете неона и уличных фонарей он выглядит угловато, гротескно — словно сошедшим с дорогой картины. Он хлопает себя по карманам. Знакомый жест. Но его зажигалка осталась в чужих руках, из которых сам он сбежал.
Пальцы немного дрожат, когда Вегас вытаскивает простенькую зажигалку с памятной гравировкой и предлагает Питу огня.

Вместо благодарности, — закономерно, чего еще монстру ждать? — получает лишь слепое дуло, направленное в грудь.
В столице жара. И металл не холодный — он обжигает через слои ткани. Или все дело во взгляде, в котором смешались болезненная паника, усталость и затравленность.
Пит совсем не похож на того, кто смеялся в лицо угрозам. Кто до последнего сопротивлялся. Вегас так долго старался его поломать. Поломал. Доволен, блядь?

Вегас делает шаг вперед, приближается. Они уже это проходили. Ему ничего не стоит выбить пистолет из руки. Вряд ли сил Пита хватит сопротивляться. Их странная связь честнее, чем все, что когда-то было в жизни у Вегаса. Пит мог ненавидеть его. Пит наверняка ненавидел его. И в то же время он оставался единственным в этом огромном мире, кто на деле о Вегасе позаботился.

Вегас никогда не хотел убивать Пита. И сейчас верил — это честно, острое, на изломе — взаимно.

— Если это поможет, стреляй. Пит, извини. Слышишь. Извини меня. Если это может хоть что-то исправить, — Вегас сжимает пальцами его запястье, поднимает руку.

Под его рубашкой — бронежилет. Он только вернулся из Наративата, где добрая треть населения с радостью согласилась бы старшего сына второй семьи убрать. Не за деньги, о, нет, они сами бы доплатили за такой заказ. Если Пит действительно хочет убить его, если это поможет его собрать из осколков, на которые Вегас разбил — бессмысленно в грудь стрелять.
Он поднимает руку так, что дуло упирается в лоб. Близко. Остро. Глаза в глаза.

— Мне сделать еще шаг? — спрашивает Вегас — тихо, сипло.

Может, так будет лучше. Глядя в глаза, Вегас чувствует себя максимально гадко. Он никогда не причиняет боль тем, кого любит. Это — правило, на котором теплятся остатки изломанной психики. И вместе с тем, даже осознав природу больной привязанности, он делает вещь, которая гаже всего, что произошло в убежище семьи.
Он покупает Пита у лучшего друга. Кто он, если не последний мудак, если подумать?

— Я не уйду. Не в этот раз. Стреляй.

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

Увы, но даже Богам судьба неподвластна и то, что случиться может. Мойрам о том лишь известно, что нити прядут, да разве же о том расскажут? По просьбе разве лишь огромной, олимпийцам отказывать себе дороже. Но и то, утаить информацию могут, чтобы в повороты судьбы не влетел никто на колеснице, не попробовал изменить того, что свершиться должно было. К тому же, слишком самоуверенны бессмертные, чтобы уязвимыми себя чувствовать, сила в жилах имеющаяся без вина опьяняет. Кто посмеет вред попробовать причинить, да гнев Богов на себя навлечь? Не будет победителей в схватке этой  с другой стороны. Много история войн знала, где люди отстоять собственную гордость пытались. А разве же, хоть один единственный раз повезло? Мы властнее, мы опаснее и злее, пусть доброты в некоторых из нас тоже немерено. Во мне, к примеру. Всегда смертных жалею, испытания им проходить помогая, да героев спасаю от опасностей грозящих. Все лавры их затем остаются — кто Медузу сразил, кто Гидру Лернейскую. Почёт, да слава мне за то не нужны. Вот только, советами, да оружием, я их наделял, об опасностях предупреждая. Кому сандалии дал свои, чтобы в воздух мог от опасностей взмыть, кого мечом защищать приходилось. Не было во мне гнева на род людской, да жестокости к нему, в том обвинить сложно было. Да только же...Все мы разные. И терпению порой тоже предел прийти может.

Впрочем, с чувствами своими определиться не способен пока, когда домой направляюсь. Быстрый самый из ныне существующих всех, а всё-таки, дорога долгой становится. Намеренно не тороплюсь никуда, из Египта возвращаясь, где по делам был. Два у меня дома было, в отличии от многих, тот мир тоже чуждым не казался. Вот и оказывался там чаще, чем где-либо, друзей старых встречая, да волю Зевса исполняя. Взаимодействовать нам с ними нужно было всё-таки, хоть разными были, да каждый свою линию гнул. Плохо миру будет, коль Боги гневные столкнутся. Да и нам они однажды услугу оказали. Я письменности смертных их учил, а они помощь посильную оказывали, когда пришли к нам великаны. Совсем не хрупкий мир лучше доброй ссоры был, коль делить нечего было. А от того появления свои там любил, в волю развлечениями, да вином наслаждаясь. Не ждал беды, когда родную Грецию покидал, чтобы с Озирисом встретиться в Дуате. Знал же, что не ведётся никакой войны. В первом строю не нужен. От того и беды не ждал никакой, когда развлекался, на день больше там оставаясь. До тех пор, пока Ирида послание мне не передала через радугу, о горестных вестях сообщая. Моя мама. Дочь титана Атланта, одна из семи плеяд. Самая безобидная из них, пожалуй, хоть нравом злым все не отличались. Странно было слышать, что не было её больше среди живых. Вознесена Зевсом на небо, в качестве созвездия, спасал её когда от безумного Ореона. И вроде бы, не умерщвлена даже, не в Тартар отправлена. Да только...Скорее мертва, чем жива. Никогда мне к ней не прикоснуться больше, её не навестить. Выбор тут был у отца моего, к ней тёплыми чувствами проникшегося. Либо погибнуть позволить, с обрыва бросившись, от насильника спасая, либо же так. Оставить память о ней и сёстрах её навечно. Позволить титану, что небесный свод на руках держал, любоваться хоть изредка на дочерей. И мне тоже. Всегда говорил, что любимым сыном я был, в отличии от многих других, взгляда его не раздражавший. Так что, может то и мне подарок в том скрыт был, я не знаю. Не говорили пока ещё о том. Как вернулся, в другое место отправился совершенно. Лишь ночью посмотреть смогу, как звёзды на небе выступают, к ней обратиться.  А пока иной разговор у меня есть.

Знал я, что за Орион, охотник известный, роста такого, что иногда за великана принимали. Да только, не был им. Обычный человек, пусть силой необычайной одарённый, да красотой ослепительной. Не знаю, откуда возник, путь его никогда не прослеживал. От Аполлона только слышал, что прибился к Артемиде, старшей сестре нашей, одним из спутников её ставь. Связи любовной не было, не позволила бы она её себе, обет безбрачия дав, да только, отношения там, судя по всему, всё равно сильными были. А может, изменилось бы что, проведи они больше времени вместе...Не знаю. Любопытствовал конечно, время от  времени, что в жизни сестры происходит, да иных дел множество было. За что только не отвечал, людьми упрашиваемый, каких только посланий от Зевса не доставлял. А уж сколько раз за день приходилось порой в Гадес спускаться, царство мёртвое, души провожая к Великому суду, так вовсе молчу. Некогда было во все дела семейные нос свой совать, пусть даже хотелось. А от того, деталей происходящего не знал. Лучезарному нашему, брату Артемиды, очевидно лучше знать было. Заботился он о ней, каким бы не был легкомысленным. Да и кто из нас тем не грешил? Проще наслаждаться вечностью данной, чем вечно хмурым быть, сродни Гефесту. Не тянуло меня всё-таки, ко всякой драме.

Правда, сегодня не весело совершенно, когда к сестре приближаюсь. Слышу причитания и рыдания её, и вовсе не удивлён. Всю ситуацию не знал в деталях, но в общих чертах был осведомлён. Охотник этот, к Артемиде приближённый, стал вдруг безумцем, проклятье Аполлона получив. Не знаю уж, чем не угодил старшему брату. Может, в ревности всё чистой дело было, а может, в чём ещё. Да только, суть случившегося от того не менялась вовсе. Орион обезумел, на плеяд накинувшись, что поблизости находились, желая изнасиловать  сестёр. А те, дабы опозоренными не быть, к пропасти рванули, от него спасаясь. Благо, застал Зевс те картины, успел их спасти, на небо перенеся в качестве созвездий. Вроде и мёртвыми считались теперь, а вроде, не было нужды, как самоубийцам, в Тартаре вечность проводить, средь титанов, да гигантов обозлённых. Всё лучше, чем оказаться там, в Аду для бессмертных. И отцу я, как всегда, за то был благодарен. Не было у него в тот момент возможности иной поступить. А вот Орион...Не были известны мне детали дальнейшие, лишь по пути услышал, что убила его Артемида. С тем разобраться и хотел. О матери, сейчас хотя бы, старался не слишком думать. Близки мы были, с самого рождения меня, как могла, холила, да лелеяла, верить не хотела, что на хулиганство способен, когда Аполлон впервые пришёл. И затем поддерживала, единственного сына обожая. Знаю, что всем в её глазах был, самым ярким солнцем. Она — моим тоже. Настолько добра, да беззащитна была, что гнева к ней даже Гера не питала, всех любовниц мужа ненавидящая. Когда была Лето близнецами беременными, столько бед испытала, от козней её, да попыток убить спасаясь. А после — вылился весь гнев царской жены на отпрысков мужа внебрачных, не нравились они ей. Мою же маму, как ни странно, она даже трогать не пыталась, хоть знала, что будет у той сын от Громовержца. Да и со мной отношения хорошими были, несмотря на всё, племянником любимым считала. Неоткуда мне было ждать беды.

Молча сестру свою в объятия принимаю, никаких шуток, да прибауток, столь обычных в общении нашем. С моей стороны в основном. Ничуть не смешно  мне сейчас мать потерять было. А ещё и к деду наведаться придётся, горестные новости о всех его дочерях сообщить. Словно, мало ему было небосвод весь на плечах своих держать целую вечность, нужно было тяжести добавить. Да только, этот груз хуже был, чем мир целый, что поддерживал. Он сразу на сердце появлялся. Сам пока не знаю, как справиться с этим.  Сынком маминым не был, с рождения самостоятельным стал, да от того мне легче совсем не было. Обоих я родителей любил сильно очень. И только один теперь из них среди живых остался. Удивляются преданности моей Зевсу, с характером его несносным. Да только, что мне с того было? Мне-то был любящим отцом. Да и матери моей обид никогда не причинял. Знала она, что другой он принадлежать вечно будет, никогда о нём не страдала. Глажу Артемиду по голове успокаивающе, слабость её понимая. Всегда сильной была, кто же спорит? А я — весёлым. Все мы сегодня обычными не были. В макушку целую, понять давая, что рядом, брат её, почти родной, таковым себя считал вечно. Не одна в горе своём, ослеплённая болью. Да и нужны мы друг другу сейчас были, в беде этой. Хоть и нужно её было пережить.

— Правда мёртв? Сухо спрашиваю, сестру из объятий отпуская, обходя и к трупу приближаясь. Её в случившемся вовсе не виню, хоть сама позволила ему к нам всем приблизиться. Да и нрав ревнивый Аполлона зная отлично, повод ему дала. А всё же...Старший брат сотворил глупость подобную. А мы с Артемидой остались с тем, что случилось. Она друга потеряла, собственными руками убив его. Я — собственную мать.
Минуту смотрю на лицо насильника безумного, в смерти ставшее безмятежным. Знаю, что отец превратил плеяд в созвездие, да легче от того не становится. Не бросились бы с обрыва они, от Охотника спасаясь, не напади он на них. В нём всё же причина была, что я наполовину сиротой остался. Скорбела о нём сестра, видно было. И я её в том жалел. Да только, лгать тоже не собирался.

— Не казни себя за убийство друга, Артемида. Не сделай ты этого руками своими, я бы его уничтожил, для того и вернулся из Египта. Предопределена судьба его была. Возможно, мойры даже знали. Да только, известить о том не старались даже. Не до всех трагедий мира им было. — И брат наш косвенно в случившемся виновен, но и с него это вины не снимает. Не прикасаюсь к телу, хоть хочется меч свой достать, да раскромсать его на тысячи кусков, скормив их псам жадным. Так и сделал бы, рука бы не дрогнула. Из уважения к чувствам сестры лишь держусь. Ей без того больно, я же вижу. Ни к чему всё в злую насмешку превращать.

— Слышала уже, что с плеядами случилось? Намеренно внимание на Майе сейчас не акцентирую, чтобы вслух лишний раз не произносить. Без того знает, что одна из них — моя мама. Коль говорю во множественном числе, отдельных имён не перечисляя, так значит, обо всех сразу. О ней в том числе. Поймёт уж, о чём говорю, если даже слухи пока не дошли. — Погибли, от него спасаясь. Все до единой. Лицо почти дёргает от боли, внутри сдерживаемой, но всё-таки держусь. Не маленький мальчик уже, чтобы слёзы лить, что наружу рвутся. Да и гнева во мне много пока неутолённого слишком. Жаль, сам не могу с обидчиком их расквитаться. Очень бы хотел.

— Можешь ты на нашего брата злиться, я тебя в том понимаю. Его безрассудство часто к трагедиям ведёт. Но выбора тут не стояло бы, между ним и другом твоим. Жаль мне лишь, что тебе это своими руками сделать пришлось. Рад я был бы, если бы мне эта возможность была предоставлена. Никогда мстительным не был, в отличии от многих Богов, да только тут случай иной был. Столько злости, да боли наружу рвалось, что с тем справляться было трудно. А я ещё и с обидчиком матери разделаться не мог. Единственное, о чём сожалею сейчас. Пусть даже, все иные эмоции после накроют.

— Что же случилось здесь такого, что на шаг подобный решилась? Знаю же, как была к нему привязана. И пусть злиться на меня может Артемида за жестокость к усопшему, да лгать я ей не собираюсь. Всё равно бы убил, дрогни даже её рука в жалости к нему. Не потому что равнодушен был к чувствам её, а от того лишь, что он мать мою обидел. Одного этого достаточно было бы, чтобы жажду крови во мне вызвать. А он её убил. Подобных вещей простить невозможно, пусть даже не все обстоятельства от него зависели. Собаки, бешенством что заражаются, тоже не виноваты. А их всё равно убивают, коль вред окружающим причинить могут. И с ним, охотником Орионом, точно также я поступил бы. Не лиши он меня матери даже, всё равно бы за Артемиду опасался. Очередную глупость Аполлон совершил, для него привычную. Да только, мне от того легче не было.

Увы, но даже Богам судьба неподвластна и то, что случиться может. Мойрам о том лишь известно, что нити прядут, да разве же о том расскажут? По просьбе разве лишь огромной, олимпийцам отказывать себе дороже. Но и то, утаить информацию могут, чтобы в повороты судьбы не влетел никто на колеснице, не попробовал изменить того, что свершиться должно было. К тому же, слишком самоуверенны бессмертные, чтобы уязвимыми себя чувствовать, сила в жилах имеющаяся без вина опьяняет. Кто посмеет вред попробовать причинить, да гнев Богов на себя навлечь? Не будет победителей в схватке этой  с другой стороны. Много история войн знала, где люди отстоять собственную гордость пытались. А разве же, хоть один единственный раз повезло? Мы властнее, мы опаснее и злее, пусть доброты в некоторых из нас тоже немерено. Во мне, к примеру. Всегда смертных жалею, испытания им проходить помогая, да героев спасаю от опасностей грозящих. Все лавры их затем остаются — кто Медузу сразил, кто Гидру Лернейскую. Почёт, да слава мне за то не нужны. Вот только, советами, да оружием, я их наделял, об опасностях предупреждая. Кому сандалии дал свои, чтобы в воздух мог от опасностей взмыть, кого мечом защищать приходилось. Не было во мне гнева на род людской, да жестокости к нему, в том обвинить сложно было. Да только же...Все мы разные. И терпению порой тоже предел прийти может.

Впрочем, с чувствами своими определиться не способен пока, когда домой направляюсь. Быстрый самый из ныне существующих всех, а всё-таки, дорога долгой становится. Намеренно не тороплюсь никуда, из Египта возвращаясь, где по делам был. Два у меня дома было, в отличии от многих, тот мир тоже чуждым не казался. Вот и оказывался там чаще, чем где-либо, друзей старых встречая, да волю Зевса исполняя. Взаимодействовать нам с ними нужно было всё-таки, хоть разными были, да каждый свою линию гнул. Плохо миру будет, коль Боги гневные столкнутся. Да и нам они однажды услугу оказали. Я письменности смертных их учил, а они помощь посильную оказывали, когда пришли к нам великаны. Совсем не хрупкий мир лучше доброй ссоры был, коль делить нечего было. А от того появления свои там любил, в волю развлечениями, да вином наслаждаясь. Не ждал беды, когда родную Грецию покидал, чтобы с Озирисом встретиться в Дуате. Знал же, что не ведётся никакой войны. В первом строю не нужен. От того и беды не ждал никакой, когда развлекался, на день больше там оставаясь. До тех пор, пока Ирида послание мне не передала через радугу, о горестных вестях сообщая. Моя мама. Дочь титана Атланта, одна из семи плеяд. Самая безобидная из них, пожалуй, хоть нравом злым все не отличались. Странно было слышать, что не было её больше среди живых. Вознесена Зевсом на небо, в качестве созвездия, спасал её когда от безумного Ореона. И вроде бы, не умерщвлена даже, не в Тартар отправлена. Да только...Скорее мертва, чем жива. Никогда мне к ней не прикоснуться больше, её не навестить. Выбор тут был у отца моего, к ней тёплыми чувствами проникшегося. Либо погибнуть позволить, с обрыва бросившись, от насильника спасая, либо же так. Оставить память о ней и сёстрах её навечно. Позволить титану, что небесный свод на руках держал, любоваться хоть изредка на дочерей. И мне тоже. Всегда говорил, что любимым сыном я был, в отличии от многих других, взгляда его не раздражавший. Так что, может то и мне подарок в том скрыт был, я не знаю. Не говорили пока ещё о том. Как вернулся, в другое место отправился совершенно. Лишь ночью посмотреть смогу, как звёзды на небе выступают, к ней обратиться.  А пока иной разговор у меня есть.

Знал я, что за Орион, охотник известный, роста такого, что иногда за великана принимали. Да только, не был им. Обычный человек, пусть силой необычайной одарённый, да красотой ослепительной. Не знаю, откуда возник, путь его никогда не прослеживал. От Аполлона только слышал, что прибился к Артемиде, старшей сестре нашей, одним из спутников её ставь. Связи любовной не было, не позволила бы она её себе, обет безбрачия дав, да только, отношения там, судя по всему, всё равно сильными были. А может, изменилось бы что, проведи они больше времени вместе...Не знаю. Любопытствовал конечно, время от  времени, что в жизни сестры происходит, да иных дел множество было. За что только не отвечал, людьми упрашиваемый, каких только посланий от Зевса не доставлял. А уж сколько раз за день приходилось порой в Гадес спускаться, царство мёртвое, души провожая к Великому суду, так вовсе молчу. Некогда было во все дела семейные нос свой совать, пусть даже хотелось. А от того, деталей происходящего не знал. Лучезарному нашему, брату Артемиды, очевидно лучше знать было. Заботился он о ней, каким бы не был легкомысленным. Да и кто из нас тем не грешил? Проще наслаждаться вечностью данной, чем вечно хмурым быть, сродни Гефесту. Не тянуло меня всё-таки, ко всякой драме.

Правда, сегодня не весело совершенно, когда к сестре приближаюсь. Слышу причитания и рыдания её, и вовсе не удивлён. Всю ситуацию не знал в деталях, но в общих чертах был осведомлён. Охотник этот, к Артемиде приближённый, стал вдруг безумцем, проклятье Аполлона получив. Не знаю уж, чем не угодил старшему брату. Может, в ревности всё чистой дело было, а может, в чём ещё. Да только, суть случившегося от того не менялась вовсе. Орион обезумел, на плеяд накинувшись, что поблизости находились, желая изнасиловать  сестёр. А те, дабы опозоренными не быть, к пропасти рванули, от него спасаясь. Благо, застал Зевс те картины, успел их спасти, на небо перенеся в качестве созвездий. Вроде и мёртвыми считались теперь, а вроде, не было нужды, как самоубийцам, в Тартаре вечность проводить, средь титанов, да гигантов обозлённых. Всё лучше, чем оказаться там, в Аду для бессмертных. И отцу я, как всегда, за то был благодарен. Не было у него в тот момент возможности иной поступить. А вот Орион...Не были известны мне детали дальнейшие, лишь по пути услышал, что убила его Артемида. С тем разобраться и хотел. О матери, сейчас хотя бы, старался не слишком думать. Близки мы были, с самого рождения меня, как могла, холила, да лелеяла, верить не хотела, что на хулиганство способен, когда Аполлон впервые пришёл. И затем поддерживала, единственного сына обожая. Знаю, что всем в её глазах был, самым ярким солнцем. Она — моим тоже. Настолько добра, да беззащитна была, что гнева к ней даже Гера не питала, всех любовниц мужа ненавидящая. Когда была Лето близнецами беременными, столько бед испытала, от козней её, да попыток убить спасаясь. А после — вылился весь гнев царской жены на отпрысков мужа внебрачных, не нравились они ей. Мою же маму, как ни странно, она даже трогать не пыталась, хоть знала, что будет у той сын от Громовержца. Да и со мной отношения хорошими были, несмотря на всё, племянником любимым считала. Неоткуда мне было ждать беды.

Молча сестру свою в объятия принимаю, никаких шуток, да прибауток, столь обычных в общении нашем. С моей стороны в основном. Ничуть не смешно  мне сейчас мать потерять было. А ещё и к деду наведаться придётся, горестные новости о всех его дочерях сообщить. Словно, мало ему было небосвод весь на плечах своих держать целую вечность, нужно было тяжести добавить. Да только, этот груз хуже был, чем мир целый, что поддерживал. Он сразу на сердце появлялся. Сам пока не знаю, как справиться с этим.  Сынком маминым не был, с рождения самостоятельным стал, да от того мне легче совсем не было. Обоих я родителей любил сильно очень. И только один теперь из них среди живых остался. Удивляются преданности моей Зевсу, с характером его несносным. Да только, что мне с того было? Мне-то был любящим отцом. Да и матери моей обид никогда не причинял. Знала она, что другой он принадлежать вечно будет, никогда о нём не страдала. Глажу Артемиду по голове успокаивающе, слабость её понимая. Всегда сильной была, кто же спорит? А я — весёлым. Все мы сегодня обычными не были. В макушку целую, понять давая, что рядом, брат её, почти родной, таковым себя считал вечно. Не одна в горе своём, ослеплённая болью. Да и нужны мы друг другу сейчас были, в беде этой. Хоть и нужно её было пережить.

— Правда мёртв? Сухо спрашиваю, сестру из объятий отпуская, обходя и к трупу приближаясь. Её в случившемся вовсе не виню, хоть сама позволила ему к нам всем приблизиться. Да и нрав ревнивый Аполлона зная отлично, повод ему дала. А всё же...Старший брат сотворил глупость подобную. А мы с Артемидой остались с тем, что случилось. Она друга потеряла, собственными руками убив его. Я — собственную мать.
Минуту смотрю на лицо насильника безумного, в смерти ставшее безмятежным. Знаю, что отец превратил плеяд в созвездие, да легче от того не становится. Не бросились бы с обрыва они, от Охотника спасаясь, не напади он на них. В нём всё же причина была, что я наполовину сиротой остался. Скорбела о нём сестра, видно было. И я её в том жалел. Да только, лгать тоже не собирался.

— Не казни себя за убийство друга, Артемида. Не сделай ты этого руками своими, я бы его уничтожил, для того и вернулся из Египта. Предопределена судьба его была. Возможно, мойры даже знали. Да только, известить о том не старались даже. Не до всех трагедий мира им было. — И брат наш косвенно в случившемся виновен, но и с него это вины не снимает. Не прикасаюсь к телу, хоть хочется меч свой достать, да раскромсать его на тысячи кусков, скормив их псам жадным. Так и сделал бы, рука бы не дрогнула. Из уважения к чувствам сестры лишь держусь. Ей без того больно, я же вижу. Ни к чему всё в злую насмешку превращать.

— Слышала уже, что с плеядами случилось? Намеренно внимание на Майе сейчас не акцентирую, чтобы вслух лишний раз не произносить. Без того знает, что одна из них — моя мама. Коль говорю во множественном числе, отдельных имён не перечисляя, так значит, обо всех сразу. О ней в том числе. Поймёт уж, о чём говорю, если даже слухи пока не дошли. — Погибли, от него спасаясь. Все до единой. Лицо почти дёргает от боли, внутри сдерживаемой, но всё-таки держусь. Не маленький мальчик уже, чтобы слёзы лить, что наружу рвутся. Да и гнева во мне много пока неутолённого слишком. Жаль, сам не могу с обидчиком их расквитаться. Очень бы хотел.

— Можешь ты на нашего брата злиться, я тебя в том понимаю. Его безрассудство часто к трагедиям ведёт. Но выбора тут не стояло бы, между ним и другом твоим. Жаль мне лишь, что тебе это своими руками сделать пришлось. Рад я был бы, если бы мне эта возможность была предоставлена. Никогда мстительным не был, в отличии от многих Богов, да только тут случай иной был. Столько злости, да боли наружу рвалось, что с тем справляться было трудно. А я ещё и с обидчиком матери разделаться не мог. Единственное, о чём сожалею сейчас. Пусть даже, все иные эмоции после накроют.

— Что же случилось здесь такого, что на шаг подобный решилась? Знаю же, как была к нему привязана. И пусть злиться на меня может Артемида за жестокость к усопшему, да лгать я ей не собираюсь. Всё равно бы убил, дрогни даже её рука в жалости к нему. Не потому что равнодушен был к чувствам её, а от того лишь, что он мать мою обидел. Одного этого достаточно было бы, чтобы жажду крови во мне вызвать. А он её убил. Подобных вещей простить невозможно, пусть даже не все обстоятельства от него зависели. Собаки, бешенством что заражаются, тоже не виноваты. А их всё равно убивают, коль вред окружающим причинить могут. И с ним, охотником Орионом, точно также я поступил бы. Не лиши он меня матери даже, всё равно бы за Артемиду опасался. Очередную глупость Аполлон совершил, для него привычную. Да только, мне от того легче не было.